Первые шаги Канариса, показавшие его желание ускорить падение нацистского режима, были предприняты еще тогда, когда он был лишь на пути к посту руководителя военной разведки[34].

Следует отметить, что Канарис проводил такую кадровую политику, которая позволила ему превратить абвер в самый настоящий подпольный центр управления заговором. Его успех в этом вопросе можно считать тем более значительным и удивительным, что гестапо имело право наложить запрет на любое кадровое назначение в абвер и требовалось немало умения и ловкости, чтобы суметь обойти это вето. Заслуга в том, что Остер был восстановлен на военной службе и получил назначение в абвер, где стал практически вторым человеком после Канариса, полностью принадлежит последнему. Капитана Вернера Шрейдера, бывшего руководителя «Стального шлема», попавшего в концлагерь, где он подвергался жестоким избиениям, удалось вызволить и увести буквально из–под носа гестапо, воспользовавшись плохим самочувствием охранника. Два офицера–еврея, Блох и Симон, были зачислены в абвер по подложным документам и смогли работать там вплоть до его ликвидации в 1944 году.

Навряд ли когда–нибудь удастся точно установить, в какой степени Канарис использовал абвер для предоставления убежища близким ему по духу людям, а в какой – целенаправленно создавал аппарат, который с свое время можно было бы использовать для свержения режима. Каковы бы ни были его изначальные мотивы, имеется достаточно свидетельств того, что Канарис все с большим и большим презрением и отвращением относился к нацистам и их политике. Исключительно обширные задачи, стоявшие перед абвером, и секретность его операций позволяли иметь исчерпывающую картину происходящего в Германии и за ее пределами. Начиная с 1937 года, помимо информации, получаемой от зарубежных агентов абвера, Канарис, благодаря Вайцзеккеру, имел доступ к источникам МИДа. Именно с того времени оппозиционные группы в абвере и МИДе приступили к координации своих действий; произошло это в значительной степени благодаря Остеру и графу Шверину. В дальнейшем их согласованная деятельность стала активно развиваться. Так, Канарис направил специалистов из абвера, чтобы те проверили, не установлены ли скрытые подслушивающие устройства в служебных помещениях Вайцзеккера. До октября 1939 года абвер был главным каналом связи между членами оппозиции в МИДе и их коллегами из Генерального штаба. По этому же каналу постоянно поступала информация для служебного пользования о положении за рубежом и о различных изменениях во внешней политике Гитлера.

Поворотным пунктом для Канариса, как и для многих других военных, стало бесстыдное и вероломное отношение нацистов к Фричу. После этого отпали последние сомнения и преграды на пути создания в центральном отделе абвера, возглавляемом Остером, фактически оперативного штаба оппозиции. На сегодняшний день никто не может дать точного ответа, как Канарис лично относился ко всему этому. Вне всякого сомнения, он содействовал созданию подобного штаба, был в курсе почти всего, что там происходило, и оказывал ему поддержку и защиту в самых различных формах. Однако, подобно Вайцзеккеру, он лично никогда не считал и не ощущал себя полноправным членом той оппозиционной группы, которая вокруг него же и сформировалась и от него зависела. Несмотря на это, участие Канариса в деятельности оппозиции не ограничивалось операциями по спасению людей, что являлось одним из наиболее ярких моментов в ее истории. Много раз он был инициатором акций, которые логически должны были привести к осуществлению переворота. Практически всегда, находясь за столом с близкими друзьями, он поднимал бокал со словами: «Все наши мысли заняты фюрером – тем, как от него избавиться».

Все это не очень–то вязалось с его позицией стороннего наблюдателя, которой внешне он придерживался.

Для того чтобы разгадать загадку его натуры, если это вообще возможно, следует принимать во внимание как чисто практические соображения, так и те, которые не поддаются сугубо рациональной оценке и носят скорее психологический характер. Одному из своих близких коллег по оппозиции Канарис говорил, что не хочет выходить на первый план и становиться лидером оппозиции, поскольку в соответствии с германскими традициями и образом мыслей, в первую очередь военных, движение должен возглавить генерал, а не адмирал.

Однако, какое бы значение ни придавал Канарис подобным соображениям, все же, исходя из того, что известно о нем как о человеке и о его взглядах на жизнь, разгадку надо искать в другом.

Хотя такая точка зрения может показаться наивной, коль скоро речь идет о руководителе разведки, однако трудно отделаться от ощущения, что Канарис был слишком брезглив и щепетилен в выборе средств, чтобы объявить открытую войну режиму, с которым он и так боролся, как мог. Он, очевидно, опасался, что открытая борьба на уничтожение вынудит его применять те же методы, что и его противники, а в результате он окажется на том же уровне, что и они, как бы «сравнившись» с ними. Канарис и его друзья жили в такое время, когда вопрос стоял ребром: либо молчаливо мириться со злом, либо восстать против него, используя в борьбе любые средства. Вышибать клин клином означало прибегнуть к обману, измене и убийствам – то есть бороться с преступниками их же методами. Остер имел мужество сделать именно этот выбор и стал одним из настоящих, истинных мучеников в борьбе против Гитлера. Канарис не пошел до конца, однако, справедливости ради, следует отметить, что с учетом его личностных особенностей и качеств сделать такой же выбор, что и Остер, ему было неизмеримо труднее.

В Канарисе было слишком много мистического и таинственного, чтобы понять до конца этого столь необычного и нетипичного руководителя разведки. Как и Остер, он был сыном священника и глубоко религиозным человеком.

В его верованиях своеобразно переплетались сугубо философские взгляды и идеи буддизма, а также классические понятия о человеческой вине и судьбе. Канарис был пессимистически настроенным фаталистом, и его обуревали искренние сомнения по поводу того, стоит ли пытаться противостоять судьбе или необходимо ей покориться. По мнению Канариса, Германия уже прошла точку невозврата задолго до того, как тяжкий груз военных преступлений пополнил и без того обширный список преступлений нацистов. После оккупации Праги в марте 1939 года он говорил, что теперь этот роковой курс не изменить и уже поздно что–то предпринять, чтобы вернуться назад. Он еще более укрепился в своем мнении после нападения на Польшу. «Это начало конца Германии», – с каким–то внутренним мрачным отчаянием предсказывал он в те дни.