— Hysterica Passio,[58]— сказал я и наконец рассмеялся.

Скоро конец самого ненавистного для меня времени года. Вспоминаешь и видишь, что среди множества дней, которые не оставили в сердце никакого следа, были и такие дни, когда я вдыхал тонкий аромат жимолости в садике возле библиотеки Нанкибунко.[59]Были и такие вечера, когда в Рэйнандзака я ловил запах сорной травы, растущей вдоль железной дороги, и думал, что пройдет лето, да и осень не за горами. Мне так хотелось передать Вам свои пожелания: не подчиняться глупым фантазиям, биться с теми, с кем должно биться, и в гармонии, которая наступит после, найти покой. Вот для чего я и написал Вам это письмо.

Октябрь, 1925 год

Дети вместе с отцом и бабушкой ждали на улице, пока мама погасит лампу и выйдет к ним.

Никто не пришел их проводить. Посуда, сложенная после прощального ужина. Лампа, светившая до последнего момента. Все оставлено в опустевшем доме до завтрашнего утра, пока зеленщик, получивший эти вещи в подарок, не заберет их.

Свет погас. На порог вышла мама, оставляя темноту за спиной. Пятеро ребятишек. Отец и мать. Бабушка. — В путь отправилась шумная, но грустная процессия. С того времени прошло более десяти лет.

Он — один из пятерых братьев — снова приехал в этот большой город. Здесь он ходил в школу. Все вокруг так изменилось. Здесь играют в «го». Бильярдная. Стрельбище лучников. Кафе. Пансионат. Спасаясь от тесноты улиц, он бежал за город. А там все оказалось неожиданно ближе к городу его прошлого. Оттепель. Ночные похолодания. В этих запахах жили воспоминания.

Прошел месяц, второй. Его жизнь, наполненная светом и прогулками, как-то разладилась. Маячившие вдалеке лица родителей и братьев, на которые падала непривычная тень беспокойства, нарушили покой в его душе. Почтальоны, разносившие телеграммы, пугали его.

Как-то утром в своей залитой солнцем комнате он просушивал подушку. Эта подушка была связана с воспоминаниями детства. Тогда постельные принадлежности были из такой же ткани. — И по мере того, как запахи в солнечных лучах поднимались кверху, старая полосатая подушка раздувалась все больше и больше. От изумления он широко открыл глаза. Что это такое? Словно у него не было воспоминаний. Что это за полоски. — Как хочется домой…

Наконец-то настал день, когда он решился на прогулку по кварталу, где раньше жил. В пути он беспокоился, а не изменились ли названия в квартале, и поэтому спросил дорогу у прохожего. Квартал существовал. И чем ближе он подходил, тем тяжелее становилось на сердце. Первый дом, второй дом. Зажатые с двух сторон новыми постройками, они остались такими же, как прежде. Сердце учащенно забилось. Нет, здесь стоял уже другой дом. А квартал, несомненно, оставался прежним. Вот дом друга его детства. Выросло новое поколение, на доме висела табличка с именем друга. Он скрылся от взгляда женщины, наверное, жены, высунувшей голову из кухни. Раз уж смог найти этот дом, значит, он все еще помнит дорогу. Он пошел дальше.

И вдруг посреди улицы он замер. По дороге бежал он сам, такой же, как тринадцать лет назад! — Ни о чем не подозревавший мальчик завернул за угол и исчез из виду. На глаза навернулись слезы. Как хочется домой! Он чуть не разрыдался.

Однажды вечером он вышел на прогулку. Как-то незаметно для себя заблудился и оказался на незнакомой дороге. Ни пути, ни света, сплошная тьма. Блуждая в поисках дороги, он то и дело спотыкался о кочки. Хотелось плакать. Холод окончательно впитался в его одежду.

Порой казалось, что уже очень поздно, порой, что нет. Он смутно представлял, где сбился с дороги. В голове была пустота. Он ощущал только холод.

Он хотел вытащить спичечный коробок из рукава. Скрестив руки, он шарил левой рукой в правом рукаве, а правой в левом. Наконец-то спички. Рука сжимала их. Но он не понимал, какая рука держит коробок, и как его вытащить.

Огонь, вспыхнувший в темноте, зажегся и в его пустой голове. Он словно прозрел.

Огонек одной спички. Пламя погаснет и превратится в уголек, но какой же силой света обладает он против тьмы. Он впервые это осознал. Огонь совсем погас, но еще несколько мгновений воспоминания о нем указывали дорогу.

Внезапно оглушительный рев раздался со стороны поля.

Перед глазами пронеслась вереница ярких огней. Волны света ползли по земле и подступали к его ногам.

Дым паровоза превратился в огонь. Фигура кочегара вся в красных бликах.

Пассажирский вагон. Вагон-ресторан. Спальный вагон. Поезд из света, жара, гомона.

Грохот тяжелых колес пронзил тело дрожью Сначала эта дрожь вероломно напала на него, а потом пробудила странное чувство. Потекли слезы.

Наконец шум смолк. Не медля, не переодеваясь на скорый поезд — и к родителям, — решил он сквозь слёзы.

Коити стоял перед выбором: остаться на кафедре в университете или устроиться на работу. И тогда его профессор предложил ему место, которое, хоть и не в достаточной степени, но все же разрешало эту дилемму, позволяя продолжать исследования и гарантируя завтрашний день. Профессор выделил ему угол в лаборатории, которую возглавлял. Так началась его скромная жизнь ученого. Тогда же началась и его семейная жизнь с Нобуко. Родители и родственники Коити противились их браку. Однако он не знал иного выхода, как просто стерпеть слова родных, обзывавших его своевольным и упрямым, и поступить по-своему.

Они вели размеренную жизнь в пригороде Токио. Дубовая рощица, пшеничное поле, проселочное шоссе, огороды; картины этих мест были разнообразны и наполнены покоем и свежестью. Нобуко любила молочную ферму с коровами. А ему нравились крепкие крестьянские избы.

— Когда навстречу ведут лошадь, то вожжи держат вот так. Опасно, если не обойдешь лошадь с этой же стороны, — объяснял Коити жене.

Время от времени по пыльной весенней дороге медленно проходили лошади, которых за поводья вели конюхи.

Хозяин дома, который они снимали, был одним из крестьян, поселившихся в этой местности. Супруги пришлись ему по душе. Иногда Коити с женой брали к себе его детей, пахнущих теплой землей и солнцем, чтобы те поиграли у них. Уходя из дома и возвращаясь домой, Коити всегда проходил короткой дорогой по маленькому садику крестьянина, окруженному со всех сторон грядками с рассадой.

— Коцу-коцу.

— Что это? Слышишь звуки? — спросил Коити, вопросительно посмотрев на жену, отложил палочки и сосредоточенно прислушался.

Жена рассмеялась.

— Да это воробьи. На крыше я хлебные крошки набросала.

Когда Нобуко впервые услышала эти звуки, она отложила работу, поднялась на второй этаж и крадучись подошла к окошкам в раздвижных дверях. Четыре или пять воробьев не ходили по крыше, а перепрыгивали с место на место и клевали корм. Она замерла, чтобы не спугнуть их, но воробьи все же заметили ее и упорхнули. — Нобуко сказала: