— Вот! — сказал он решительно. — Теперь задело. Сторожить будем по очереди. Ты встаешь в охрану первым. Вы трое роете траншею, а ты таскаешь хворост. Удачи — и не забывайте, что вера Добрых Мужей позволяла им одолевать горы и переносить огненную казнь!

Берлин, 1938

Дорогой Жак.

Многие недоумевали, почему я вступил на тропу, которая привела меня в ряды СС. Когда я думаю об этом теперь, то прихожу к выводу: те, кто осуждал мое вступление в Черный Орден — это те же люди, которые смеялись над моими работами.

Постепенно победа Гитлера принудила всех немцев, желавших осуществить свои профессиональные стремления, встать на путь национал-социализма. Историков это касалось так же, как и врачей, и государственных служащих. Поэтому я тоже решил принять участие в новом великом порыве Германии. Сначала меня приняли в Лигу немецких писателей — приняли благодаря кое-какой поддержке, которая у меня была в штурмовых отрядах. Для начала неплохо, но это еще далеко не был пропуск, дававший мне доступ в лоно СС!

Как часто бывает в жизни, дальнейший ход событий определила судьба. Одну из читательниц «Крестового похода против Грааля» моя книга восхитила, и она рассказала о ней Карлу-Марии Виллигуту. Я уже слыхал об этом человеке, но и представить себе не мог, что скоро мы с ним встретимся. Виллигут вступил в СС под псевдонимом Вайстор и имел чин штандартенфюрера. Обладая большим образованием, движимый необычайной работоспособностью он быстро стал одним из генераторов идей в Аненербе — учреждении, созданном Гиммлером для изучения наследия наших предков. Труды Аненербе были столь же разнообразны, сколь революционны. В то же время Виллигут явно был и одним из самых эксцентрических сотрудников этого учреждения. В ранней молодости он основал религию, которую назвал ариософией; вся она строилась вокруг речений одного немецкого пророка, дошедших в семейном предании самого Виллигута. За десять лет до вступления в СС он был заключен в приют для душевнобольных по причине мозгового шока. Враги пользовались этим предлогом, чтобы объявить его сумасшедшим, а последователи были убеждены, что ожесточение против их наставника служило доказательством справедливости его теорий. Со временем Виллигут стал пророком нового язычества, корни которого уходили в самые древние германские мифы, в самое чистое многобожие.

Я дошел в своих изысканиях до такой стадии, когда для дальнейшего продвижения, а главным образом чтобы отражать нападки моих врагов, мне непременно требовалась солидная поддержка. Кроме того, я был убежден, что Аненербе сыграет ключевую роль в развитии исторических и расовых исследований. После многих попыток мне был доверен пост ассистента в Департаменте рас и колоний, находившемся под прямым руководством всемогущего Виллигута. Несколько месяцев спустя я официально вступил в СС. Тогда я в первый раз надел черную форму с эмблемой мертвой головы, и, должен признать, был этим весьма горд. Я шел по улицам Берлина и был уверен: теперь я не какой-нибудь человечишка, осужденный вечно ощипывать чертов хвост, как говорят французы. Я понял, что жизнь моя началась заново. Мне больше не придется прятаться за ширмой какой-то гостиницы или выдавать свои поиски за невинные прогулки на природе члена клуба юных туристов. Скоро в моем распоряжении будет достаточно возможностей явить истину перед глазами всего мира. И очень во многом я обязан был таким будущим своей форме с мертвой головой.

Я знал, что лично рейхсфюрер Гиммлер высоко оценил мою первую книгу. Ему показались убедительными мои доводы в пользу того, что катары были не христианами, а крещеными друидами. Если так, то их трагическая мужественная борьба связывалась с наидревнейшеми временами жизни германской нации. В Риме же следовало видеть наследника Иерусалима, притом отдавая себе отчет в том, что вечное противостояние лесных племен с пустынными решающим образом определяет раздел мира и населяющих его народов.

Я был единственным человеком в мире, который знал, что случилось с катарами после страшных казней, которым их предали, — единственным историком, напавшим на след беглецов из Монсегюра. Но мне еще не хватало некоторых деталей и прежде всего — дозволения тайно путешествовать для продолжения своих разысканий.

Рейхсфюрер Гиммлер поручил мне чрезвычайно деликатную миссию. Мне было велено поехать в Швейцарию и отыскать там сведения о его предках, восстановив его генеалогию до 1750 года. Законы о происхождении, установленные в СС, очень строги: они служат краеугольным камнем программы расового очищения, осуществляемой Рейхом. Кое-кто из врагов нашего шефа были готовы на все, чтобы поставить под сомнение его арийство; они доходили даже до обвинения в том, будто в жилах его есть еврейская кровь. Необходимо было опровергнуть эту мерзкую клевету. Поэтому я отправился c тайной миссией в Швейцарию, откуда происходили предки рейхсфюрера, и без особого труда обнаружил искомые документы. Гиммлер был очень доволен моим успехом и выразил мне признательность. В это время моя репутация в Аненербе была превосходна.

Я был убежден, что наш шеф готов выслушать подробности моих открытий, но боялся, не слишком ли подрывающими основы они покажутся остальным вождям нацизма. Мне даже приходило в голову, что сам Гитлер не смеет прямо нападать на власть церкви и установленные ею догматы. Мне нужно было соблюдать осторожность, чтобы меня не принудили замолчать и не обратили в ничто все плоды моих трудов. Неделя шла за неделей. Я стал замечать, что Виллигут склонен сомневаться в моих открытиях, а иногда и открыто оспаривать обоснованность моих выводов. Через несколько месяцев я понял: тот, кого я считал союзником, может обратиться в моего смертельного врага.

Мне пришлось вооружиться терпением и двигать пешки по доске, где на каждом ходу поджидала ловушка. Без всякого хвастовства скажу тебе: я знал, что в результате этой партии получу абсолютное оружие, которое уничтожит и Виллигута, и всех остальных. Но я еще не знал, сколько капканов таится на пути к осуществлению моего плана.

Искренне твой

Отто Ран.

Длинные нити плавленого сыра с картофельным пюре наматывались на вилку. Движения Ле Биана становились все увереннее; наконец он поднес вилку ко рту.

— Ну что, — улыбнулся Морис, — кажется, мой алиго тебя убедил? Сердце радуется, как ты его уплетаешь!

— Честно говоря, для меня это настоящее открытие, — ответил Пьер. — Очень хорошо получилось, браво!

— Как видишь, и у меня что-то может получиться, — опять улыбнулся его отец.

Дом его стоял на углу какой-то узкой улочки и главной площади Мирпуа. В квартире были гостиная, игравшая также и роль столовой, спальня и крохотная кухонка с провалившимся потолком, так что ходить по ней приходилось согнувшись. Но, несмотря на тесноту, Морис каким-то образом напихал в квартиру невероятное количество самых разнообразных вещей. Там были чьи-то фамильные портреты, раскрашенная гипсовая статуя Мадонны, дверные ручки, окаменелости, полотна, старинные шпаги, пара канделябров и даже чучело совы. Морис дал сыну оглядеть все это хозяйство, не задавая вопросов, а потом спросил сам: