— Слава Богу, что хоть не мягкий шанкр, — заключил Марк. Если умение слушать — искусство, то Фрэнк был в нем виртуозом. Ему рассказывали всё — потому что он был душкой, потому что он все понимал. Даже то, что говорилось не словами.

— И как там, на Копервике?

Марк рассмеялся. В отличие от Брайана он еще не допился до потери соображения.

— Хрен с ним, с засекреченным, — успокоил его Фрэнк, — что бы это ни было. Сам Копервик-то какой? Как там?

— Снежно! — с готовностью ответил Брайан. — На земле снега — целые кучи!

— Да ну?

— Точно!

— Подумать только, — не унимался Фрэнк. — Вот вы туда приплыли, там кучи снега, и… что вы там нашли?

— А ты весь из себя настойчивый, да? — спросил Брайан, глядя из-за огромной полупустой кружки.

— Ага, — кивнул Фрэнк.

— Ну что ж, — ответил Брайан, старательно произнося каждое слово, — настойчивость — качество, достойное поощрения.

— Я тоже так думаю.

— Я скажу, что мы нашли. — Брайан лег грудью на стол, вяло отмахиваясь от бессвязных увещеваний Марка. — Мы нашли…

— Брайан! — воскликнул Марк.

— Большую. Белую. Лошадь.

— Господи! — хмыкнул Марк и встал из-за стола.

— Что-что? — переспросил Фрэнк, не сводя с Брайана глаз.

— Лошадь, — с готовностью повторил Брайан.

— Нам пора, — сказал Марк, ухватив приятеля за локоть. — Завтра вставать в шесть утра.

— Мне не надо вставать в шесть утра! — пьяным тоном захныкал Брайан.

— Нет, надо, — отрезал Марк и заставил его подняться.

— Что за лошадь? — в последний раз решил попытать счастья Фрэнк.

Марк покачал головой, бросил на стол несколько банкнот и потащил Брайана к выходу.

— Огроменная! — гаркнул тот с порога. — Прямо с церковь!

И расхохотался. Затем они ушли.

Вашингтон, 31 марта 1998 года

Вашингтон — это не что иное, как политический Диснейленд. Куда ни кинь — памятники, таблички, дома-музеи и снова памятники. История прямо вокруг, от нее никуда не деться.

Там стреляли в Рейгана, наверное, в сотый раз, да-да, прямо там, рядом с «Хилтоном» (подумать только). А вон в том фонтане искупалась стриптизерша, любовница как его там?.. А, Уилбура Миллса[3](подумать только). Фрэнк повернул налево, на Массачусетс-авеню и вскоре выехал на площадь Шеридан, ту, что с круговым разворотом. А здесь, прямо здесь, взорвалась машина Орландо Летельера[4].

Пока перед мысленным взором мелькал подробный перечень былых сенсаций, Фрэнк плелся из пробки в пробку, выискивая, как бы припарковаться поближе к клубу «Космос».

Его автомобиль, большой белый «сааб» — маркетинговый провал компании образца девяностого года, — был куплен вскоре после того, как Дейли взяли в «Пост». Моника Кингстон, тогдашняя подружка, утверждала, что новые машины ее возбуждают. Новые машины, по ее мнению, благоухают «денежными феромонами». На деле она взялась это доказывать минут через десять после того, как «сааб» полностью перешел в распоряжение Фрэнка, что едва не стоило им обоим жизни, а ему еще и новенькой машины.

Моника давно его бросила, «сааб» остался. Теперь он одряхлел и начал часто ломаться. Если бы не воспоминания, Фрэнк давно бы его поменял. Зато на дороге «саабу» нет равных.

Припарковаться было негде. Все заняли курьерские грузовички и лимузины с дипломатическими номерами. Фрэнк отъехал уже за четыре квартала. Странно, если подумать: человек, который пять раз в неделю пробегает утром по семь-восемь километров, никогда не ходит пешком. По крайней мере старается не ходить. Обычно вполне успешно, хотя опаздывал он от этого не реже.

Наконец!

Огромный «линкольн», чуть поменьше авианосца, осторожно выруливал с места рядом с обезглавленным счетчиком, всего в двух кварталах от клуба. Зажав волю в кулак, Фрэнк завертелся на шоссе как юла, разворот за разворотом, пока вслед ему не понесся возмущенный хор автомобильных гудков и проклятий. Молниеносно воткнувшись в освободившееся место, он выдернул ключи, захлопнул дверцу и рысью припустил к старинному особнячку. До широкой изящной лестницы к мезонину, в котором расположился «Космос», он добежал меньше чем за минуту.

Лестница выходила в большую приемную, радующую глаз обстановкой. Здесь гостям полагалось дожидаться того члена клуба, по приглашению которого они пришли. Стены приемной украшали фотографии былого Вашингтона и былых вашингтонцев, сплошь достойнейших людей, членов «Космоса». Мебелью служили полдюжины диванчиков и столько же кресел. Мужчины определенного возраста во вполне определенных костюмах читали «Таймс», двое что-то бормотали в мобильные телефоны.

В принципе клубов Фрэнк не одобрял, но «Космос» — другое дело. Или почти другое. Это клуб любителей наук и искусств, биологов с писателями в нем состоит не меньше, чем юристов с дипломатами.

В другое время настроение у него поднялось бы, но сейчас ему было не по себе. Фрэнка пригласил Флетчер Гаррисон Коу, известный арабист, бывший посол в Йемене, ныне директор Фонда Джонсона. Он до сих пор возлагал большие надежды на серию статей, за которую взялся Фрэнк и которой, по всей видимости, не суждено состояться.

И все потому, что Фрэнк прокололся в Хаммерфесте. За три дня в Норвегии больше не удалось разговориться ни с кем из команды. На борт корабля его тоже не пустили. Не вышло даже снова потолковать с Марком и Брайаном — оба сменили отель. Киклайтер и Адэр вообще пропали. Осталось только ждать самолет: сначала на Тромсё, потом на Осло и, наконец, на Соединенные Штаты — и подсчитывать расходы.

А расходы оказались немалыми. Девятнадцать дней в разъездах. Почти три тысячи на авиаперелеты, пара тысяч на гостиницы, шестьсот с мелочью на еду и развлечения. Еще стирка, местный транспорт, телефонные переговоры… итого чуть больше шести тысяч долларов.

Посылая отчет в фонд, он молил Бога, чтобы конверт по пути затерялся. Увы… А теперь Фрэнк еще и на обед опоздал.

— Вот ты где! — Дженнифер Хартвиг прошествовала по комнате, как валькирия, которую случайно занесло в детский сад. Осуждающе опустилась сначала одна «Таймс», а за ней и все остальные. — Ты опоздал! Дай чмокну!

Фрэнк тут же был расцелован и озарен ослепительной улыбкой, какие обычно достаются в придачу к огромному наследству.

— Скажи мне, — прошептал Фрэнк, когда Дженнифер повисла у него на локте, — ты в Стэнфорде была единственной блондинкой?