Лариса достала из сумки платок, вытерла лицо. Вика видела, что она устала. Очень устала. Лариса отпила давно остывший кофе и посмотрела в окно. Вика тоже молчала, боясь прервать этот монолог, который мог оборваться так же неожиданно, как и начался.

– Плохо я тогда жила. С виду – все хорошо. Работала. Петю каждый день видела. Но только больно было мне от этого очень. Петя ко мне очень хорошо относился. Но женщину во мне не видел. Только помощницу преданную. А я его так ревновала! Хотя понимала, что для его жены я никто – не соперница даже. Где она и где я… Не могла я с ней тягаться. Могла только Пете помогать и радоваться, что вижу его. Диме тогда тоже пришлось несладко – ходить у Пети в подчинении. Опять у Пети все, а у Димы – кукиш с маслом. Нет, Дима зубы скалил в улыбке, как шакал последний, а укусить не мог. Силенок маловато, да и кишка тонка.

Лариса опять замолчала и посмотрела в окно. И вдруг подскочила, схватила сумку.

– Что случилось? – ахнула Вика.

– Мне пора. Давид уже в машине сидит, – испуганно сказала Лариса.

– Но вы недосказали, что было дальше! – взмолилась Вика.

– Уезжай! И не забудь бабушке передать, что я сказала, – женщина кинулась к Вике, порывисто ее обняла, поцеловала куда-то в ухо и побежала к выходу.

– А почему вы на кладбище сделали вид, что не знаете ни деда, ни бабулю? И почему про Захарова сказали, что к нему можно обратиться и он расскажет? – крикнула ей вслед Вика.

Лариса остановилась как вкопанная.

– Я же с внуками была… – ответила она.

Вика видела в окно, как Лариса села в машину к Давиду и тот буквально рванул с места. Вике тоже вдруг стало страшно не пойми с чего. Это был даже не страх, а ощущение больного, ноющего нарыва, который вот-вот должен прорваться. Она не хотела звонить бабуле, но не сдержалась. Бабуля ответила, как будто ждала ее звонка.

– Ты как там? – спросила Вика.

– Твоя мать звонила. Испортила мне настроение, – ответила недовольно бабуля. – Истеричка какая-то. Не могу с ней разговаривать. Все ей не так, всем недовольна. Как ты вообще с ней под одной крышей живешь?

– Она просто за тебя волнуется, – привычно стала успокаивать бабулю Вика.

– Не надо за меня волноваться. Пусть за себя волнуется, – огрызнулась бабуля. – Вот скажи мне, зачем она хочет поменять у меня окна? Что за новая идея? Ей заняться больше нечем? Мне не нужны новые окна! Так ей и передай. Будут нужны, я сама поменяю. И кровать ее старая мне не нужна. Она решила мебель новую купить вам в квартиру, а мне хлам свезти. Зачем? Нашла себе помойку! Это ладно. Но сейчас она заявила, что хочет положить меня на обследование! Она что – доктор? Или я слабоумная? Зачем мне обследование? Чтобы она ко мне еще с супчиками в больницу таскалась? Да ни за что! Я себя прекрасно чувствую! Если она еще раз заговорит про больницу и мое здоровье, я вообще трубку больше брать не буду!

– Бабуль, тут Лариса приезжала, – сказала Вика, чтобы сменить бесконечную и неисчерпаемую тему разговоров бабули с дочерью, Викиной матерью. Бабуля была слишком независимой, не позволяя о себе заботиться и опекать себя, а ее дочь не понимала, почему не нужна своей матери и вообще никому не нужна, даже Вике. Мать чувствовала себя одинокой и обижалась на то, что ее помощь отвергают, да еще так безапелляционно.

– И что? – Вика услышала, как бабуля идет на кухню и щелкает зажигалкой, пытаясь прикурить. Так она всегда делала, когда считала, что разговор серьезный и важный. Курение было еще одной причиной для скандалов бабули с дочерью. Викина мать была убеждена, что бабуля доведет себя до смерти, и требовала, чтобы та немедленно бросила курить, вот прямо сейчас. Бабуля курила всю жизнь, получала от этого удовольствие и отказывать себе в этом не собиралась. Бабуля говорила, что в ее возрасте вреднее бросать, чем продолжать курить. Возможно, она была и права.

– Лариса просила тебе передать, что она просит прощения, – сказала Вика.

– Дождалась. Столько лет прошло. Уж и не думала, что услышу это. А что ж она мне сама не позвонила? Ведь прекрасно знает мой номер!

– Не знаю, бабуль. Но мне показалось, что она очень искренне говорила. И еще она была очень напугана. Посоветовала мне уезжать.

– Ох, Лариска, Лариска. – Бабуля сказала, как выдохнула, уже без издевки, без раздражения и злобы.

– А правда, что она в психушке лежала? – спросила Вика.

– Правда.

– Но она ведь нормальная!

– Конечно, нормальная. Все, Викуль, я устала. Голова сегодня с утра болит – погода, наверное, меняется.

– Бабуль, какая погода? Ну почему ты мне ничего не рассказываешь? Почему Лариса приехала? За что она просит у тебя прощения? За то, что была влюблена в дедушку? За это? Ты ее просто не видела – у нее страх в глазах. Она сидеть спокойно не могла, оглядывалась. И ты знаешь, что она по ночам спать не может? На могилу деда ходит и тайно там деревья выкорчевывает, чтобы никто не заметил. Хочет, чтобы плиту было видно. Ты можешь себе это представить?

– Могу, – спокойно ответила бабуля. – Скажи, а как там ее внуки?

– Я их на кладбище только видела. Девочка очень милая. И мальчик тоже.

– Хорошо, – вздохнула бабуля и, как всегда, без предупреждения положила трубку, решив, что разговор окончен.

Вика не знала, куда деваться. Давид повез Ларису домой, так что его минимум часа полтора не будет. И что они заладили – уезжай! Конечно, она уедет. Никуда не денется.

Вика решила выйти и просто пройтись без особой цели. На набережной играла музыка, хотя было раннее утро. На пятачке, который разделял трамвайные пути, пешеходную зону и проезжую часть, стояли таксисты.

– О, ты в брюках! – поприветствовал один водитель другого. – Брюки превращаются…

– Нет! Брюки превращают мужчину в человека, – почему-то грустно ответил обладатель брюк.

Трамвайные пути неожиданно обрывались – реконструкция города не пощадила и трамваи. Они были старые, похожие на неуклюжие, мрачноватые и очень ненадежные бочонки, которые перетряхивали, перебалтывали в себе содержимое – людей, которые хватались за поручни при малейшем толчке. Из вагона легко можно было выпасть, не обладая должной сноровкой. Трамваи двигались очень медленно, будучи не в силах развить хотя бы скорость пешехода. Но до недавнего времени именно эти бочонки с людьми были главным транспортным средством города, пока провинция вслед за крупными городами не поддалась ажиотажу по перестройке, модернизации, замене, ликвидации и прочим усовершенствованиям. Трамвайные пути обрывались резко и внезапно, уступая место рытвинам и небольшим котлованам. По краям дороги были разбросаны шипы. Небольшой плакат предупреждал водителей о том, что в этой части улицы движение перекрыто. «Осторожно, шипы». Но водители такси, которые избрали себе именно здесь место для парковки, знаки и плакаты игнорировали. Они так умело объезжали шипы, что оставалось только восхищаться их мастерством. Таксисты перехватывали спешащих пассажиров прямо с трамвая, который, тяжело перекатываясь, рискуя завалиться набок, съезжал на боковую дорожку. И не было никакой силы или власти, которые могли бы остановить этот поток.