значит больше, чем живое слово. А потому, когда проснешься, порасспроси-ка лучше мой подарок, да смотри не растеряй при этом свой хваленый здравый смысл.

Его чрезвычайно важные советы и поучения касались в основном завоевания Гренландии, а также той поистине непредсказуемой

значимости, каковую будет иметь это предприятие для моей дальнейшей судьбы. Следует добавить, что во время своих посещений — а он отныне частенько навещал меня — Бартлет Грин вновь и вновь с предельной настойчивостью и определенностью указывал на этот путь как единственный к: той высочайшей и страстно взыскуемой цели, коя воплощена для меня в короне Гренландии; и его призыв я уже начинаю оценивать по достоинству!..

Потом я проснулся... Ущербная луна стояла высоко и ярко, так что проекция узкого окна бледно-голубым квадратом лежала у моих ног, Я вступил в косую лунную полосу, осторожно извлек кристалл и подставил его черные зеркальные грани лучам ночного светила. На них заиграли синеватые, иногда переходящие в черный фиолет рефлексы... В течение долгого времени дальше этого не шло. Однако странное, физически ощутимое спокойствие поднималось из глубин моей души, и вот черный кристалл перестал дрожать в моих пальцах — они словно окаменели.

Лунный свет на угольных гранях начал переливаться всеми цветами радуги; молочно-опаловые туманности то появлялись, то вновь пропадали. Наконец на зеркальной поверхности кристалла проступил светлый, очень четкий контур: вначале он был совсем крошечный и казался залитой светом луны комнатой с играющими гномами, за которыми следишь в замочную скважину. Однако фигурки вскоре стали расти, и картинка, хоть и лишенная перспективы реального пространства, обрела такое удивительное сходствос действительностью, что мне показалось, будто я сам перенесся в нее. И тут я увидел... (Следы огня.)

Вот уже в который раз кто-то очень старательно выжег текст; пробел, впрочем, небольшой. Здесь вновь чувствуется рука моего предка. Скорее всего, записав этот эпизод, Джон Ди подумал, что не стоит кому попало раскрывать тайны, которые, как он, видимо, понял после своих злоключений в Тауэре, могут быть весьма опасными. К этому месту журнала прилагается фрагмент какого-то письма. Очевидно, его где-то раздобыл мой кузен Роджер и в процессе собственных штудий счел необходимым присовокупить к записям Джона Ди. Во всяком случае, на письме имелась соответствующая пометка его рукой:

Остаток документа, проливающего свет на таинственное освобождение Джона Ди из Тауэра

Принимая во внимание плачевное состояние фрагмента, выяснить адресата этого письма не представляется возможным,

что, впрочем, не так уж и важно, так как само послание достаточно убедительно свидетельствует, что освобождение Джона Ди из заключения произошло благодаря вмешательству принцессы Елизаветы.

Фрагмент привожу полностью:

...подвигло меня (Джона Ди) открыть Вам, единственному на земле, сию тайну, самую великую и самую опасную в жизни моей. И если ничто другое, то пусть хоть это оправдает меня во всем, что я сделал и сделаю во славу всемилостивейшей королевы моей Елизаветы, целомудренной в своем одиноком величии. Итак, в двух словах.

Как только принцесса из известных источников узнала о моем отчаянном положении, она повелела втайне — какое мужество и осмотрительность, и это в столь юном возрасте! — явиться ко двору нашему общему другу Роберту Дадли и, взяв с него рыцарское слово, спросила о его любви и преданности мне. Убедившись в его решительном настрое пожертвовать, если надо, жизнью своей ради меня, она предприняла шаги неслыханного мужества. Не в силах верить — мои способности удивляться отнюдь не беспредельны, — мог ли я предполагать, что недооценивающее опасность, по-детски наивное высокомерие, даже, если хотите, сумасбродство ее характера, кое время от времени заглушало в ней голос здравого смысла, заставит ее сделать невозможное и тем не менее единственно возможное для моего спасения? Короче, ночью, с помощью поддельных ключей и отмычек — одному небу известно, кто их подсунул ей в руки! — она пробралась в государственную канцелярию короля Эдуарда, который как раз в эти дни питал особенно дружеское расположение к епископу Боннеру, вдобавок о ту пору их еще связывали государственные дела.

Она нашла и открыла ящик, в котором хранилась снабженная водяными знаками бумага, предназначенная исключительно для королевских документов; на ней, подделав недрогнувшей рукой почерк короля, она начертала приказ о моем немедленном освобождении и скрепила его личной печатью Эдуарда —уму непостижимо, каким образом к ней попал этот практически всегда находящийся под замком предмет государственной важности.

Все это она проделала с такой изумительной осторожностью, умом и отвагой, что подлинность документа не вызвала и тени сомнения, — более того, когда позднее приказ попался на глаза самого короля Эдуарда, он был до того поражен этим почти магическим порождением своего пера, о существовании коего доселе и не подозревал, что с молчаливым покорством принял документ за свой

собственный. Скорее всего, подлог он заметил и тем не менее во избежание кривотолков о нечистой, возымевшей неслыханную дерзость творить свои непотребства в непосредственной близости от его высочайшей особы, почел за лучшее промолчать.

Как бы то ни было, а на следующее утро, еще до восхода солнца, Роберт Дадли — позднее граф Лестер — барабанил в двери канцелярии епископа Боннера: вручив срочное послание, он настоял на том, чтобы получить ответ на королевскую депешу и самого арестанта непосредственно от духовного суда. И это удалось!..

Ни один человек — и я в том числе —уже не узнает содержания этого мнимого послания короля Эдуарда, составленного шестнадцатилетней девочкой. Однако до меня дошло, что Кровавый епископ, отдавая приказ о моей выдаче, был бледен и дрожал всем телом.

Вот и все, чем я с Вами, мой бесценный друг, хотел поделиться. Этих сведений, которые я сообщил Вам не без некоторых колебаний, достаточно, чтобы составить себе представление о том «вечном единстве», о коем я Вам неоднократно рассказывал в связи с нашей всемилостивейшей королевой...

На этом письмо кончается.

В журнале же Джона Ди, после испорченного куска, записи продолжаются с нижеследующего:

Утром, в полном соответствии с предсказанием Бартлета Грина, я был без всякие проволочек освобожден из-под стражи и вывезен стариной Дадли из Тауэра туда, куда не достали бы даже длинные руки его преосвященства, ибо по истечении весьма короткого времени он наверняка уже терзался бы муками совести за свое преступное, недостойное государственного мужа мягкосердечие в отношении такой злокозненной персоны, как моя.

Не хочу больше нагромождать комментарии, назойливо пытаясь объяснить и доказать secundam rationem[17] каждый дюйм неисповедимые путей Господние. Замечу лишь, что, наряду с прямо-таки невероятным и в высшей степени примечательным мужеством и ловкостью моей избавительницы