"важной персоной" — вел себя гостеприимным хозяином, держался благотворителем; а когда, бывало, на праздник в Прагу едет, обязательно жертвует там на городские нужды. И так как он не был неучем, то стал захаживать к раввину — главе ешибота; покупал тут "райское яблоко", пальмовую ветвь на праздник кущей, мацу на пасху и тому подобное… Как-то попросил он раввина вымолить ему у бога сыновей. Раввин отказал, пророчески предвидя, что радости этому еврею дети не принесут. А про неудачных сыновей сказано: "Лучше, чтобы они и вовсе не родились". Очень опечалился этим Ехиел-Михл, но раввин утешил его. "Что ж, Ехиел-Михл, бог поможет тебе, соберешь достаточно денег на приданое, приезжай, я найду тебе такого зятя, что не пожалеешь".

Ехиел-Михл вернулся домой успокоенный. Две дочери у него, завел он себе кубышку, сначала копил для старшей, потом и для Младшей дочери. "Ученый зять — это тоже не шуточное дело", — думал он.

Когда с божьей помощью были собраны первые пятьсот талеров, он сказал своей жене Двоше:

— Пришло время выдавать замуж нашу старшую дочь Нехаму.

Двоша одобрила его решение. Подсчитали: триста талеров на приданое, двести — на свадебное платье, подарки жениху и всякие расходы по свадьбе. Решили также устроить пир для нищих, да такой, чтобы Прага долго помнила.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Как это часто бывает, встретились тут разные препятствия: помещик давал поручение за поручением, потом снега замели дороги, полили летом дожди, перед праздниками нельзя было оставить корчму без присмотра… Одним словом, все это не так-то просто. Ну и известно, человек предполагает, а бог располагает.

2

Да, Нехама, старшая дочь корчмаря, действительно была достойна жениха из пражского ешибота. Золото, а не девушка, добрая, тихая. Доброта светилась в ее глазах. Была она покорной, слушалась отца и мать и всех добрых, благочестивых людей, останавливавшихся в корчме. Она выполняла все субботние обряды, читала религиозные книги, одним словом, — хоть сейчас под венец.

Это была достойная девушка! А вот с младшей обстояло не очень гладко. Ничего страшного, боже упаси, но было это существо странное: вечно задумчива, мечтательна; бывало, все валится у нее из рук… Опустит глаза вниз и ходит вот так, сама не своя, бледная, как мел. Окликнут ее — задрожит, точно с того света, еле на ногах держится. А иной раз глянет такими глазами, обдаст таким взглядом, что сразу не по себе станет.

Стали замечать в ней дурные наклонности. Не уведешь ее из корчмы, особенно вечерами, когда там музыка и танцы. Она готова ночи напролет смотреть, как веселятся крестьянские парни с девушками, как кружатся они в вихре хоровода и поют свои песни, от которых корчма дрожит.

А уж когда удавалось увести ее в спальню и уложить там в постель рядом с Нехамой, она лежала с закрытыми глазами ровно до тех пор, пока Нехама не уснет. А как уснет — вскочит сразу и, будь то зимой или летом, босая прильнет к замочной скважине или к щели в стене. Застанет ее здесь мать, оторвет от стены, а девушка горит вся, как в огне. Напуганная Двоша рассказывала об этом Ехиел-Михлу.

— Если б можно выдать замуж сначала младшую, — вздыхал Ехиел-Михл.

— Надо посоветоваться с кем-нибудь, — отвечала Двоша.

Но всегда что-нибудь этому да мешало, пока, наконец, не случилось следующее происшествие.

3

Граф, владевший деревней, имел единственного сына, который, по панским обычаям, воспитывался в Париже. Раз в году молодой граф приезжал на каникулы домой. Но его здесь почти не видно было; днями и ночами пропадал он на охоте. Шкурки зайцев и других убитых зверьков Ехиел-Михл получал на графской кухне почти даром.

Как-то раз стояла страшная жара, воздух был раскален. Молодой граф ехал верхом мимо корчмы, и взбрело ему тут спрыгнуть со своего белого коня, привязать его к изгороди и, зайдя в корчму, попросить стакан меду.

Дрожащими руками подал ему Ехиел-Михл стакан меду. Граф хлебнул и скривился. Ясное дело, в погребах отца мед лучше, да к тому бог весть какой давности. Он наверное швырнул бы стакан в голову Ехиел-Михлу, если бы в эту минуту там, в уголке, не мелькнуло белое личико Малкеле, на котором глаза точно остановились от испуга. Молодой граф спокойно поставил стакан, бросил на стол талер и спросил:

— Мойше (паны всех евреев зовут Мойше), это твоя дочка?

Ехиел-Михл остолбенел. Заикаясь от испуга, он сказал:

— Да, да, моя дочь…

А молодой граф все смотрел да смотрел, глаз не мог оторвать от девушки… Назавтра он снова приехал сюда пить мед, приехал на третий, на четвертый день… Девушку спрятали. Граф сердился; но не говорил ни слова, лишь покручивал свои черные усики да гневно сверкал глазами. Как-то он мимоходом заметил, что платит Ехиел-Михл низкую аренду за кормчу и что пражские евреи предлагают больше… Это было правдой, но старый граф никогда этих евреев на порог к себе не пускал. Эка важность! Сидит себе еврей, пускай сидит, добывает себе на пропитание. От этих речей Ехиел-Михлу стало не по себе, а тут еще Малкеле ходит сама не своя. И решил он отправиться в Прагу, посоветоваться с раввином. Но снова появились тут разные препятствия. А молодой граф все ездит да ездит. Как-то раз он ни с того, ни с сего заявил:

— Мойше, продай мне дочку.

У Ехиел-Михла в глазах потемнело, борода затряслась.

Молодой граф улыбнулся:

— Зовут ее Эсфирь? — спросил он.

— Нет, Малкой зовут ее.

— Пусть тебе кажется, — сказал граф, — что зовут ее Эсфирь, что ты — Мордухай, а я — Ахашвейрош. Не подумай, однако, что я надену на нее корону, но ты, во всяком случае, получишь безвозмездно корчму на веки вечные для тебя, детей твоих и внуков твоих.

Сказал так и дал Ехиел-Михлу время на размышление.

4

Видит Ехиел-Михл — дело плохо. Запряг он на рассвете лошадь и покатил в Прагу. Заявился прямо к раввину — главе ешибота, которого застал за талмудом. Поздоровался с ним и тут же, без обиняков, спросил:

— Ребе, можно выдать замуж младшую дочку раньше старшей?

Раввин облокотился на талмуд и ответил:

— Нет, так не делается у нас. Не еврейское это дело. — И напомнил ему историю Иакова и Лабана.

— Знаю, — сказал Ехиел-Михл. — Ну, а если необходимо?

— Например?

И тут Ехиел-Михл излил ему всю горечь души своей, рассказал все самым подробным образом.

Раввин задумался и сказал:-

— Ну, если так, то можно.

Ехиел-Михл сообщил раввину, что он собрал пятьсот талеров, и наполнил ему