Вошел Васька. Телогрейка и брюки понятого были залеплены паутиной. Он притулился к притолоке двери: муторно ему было с похмелья. Скулы и губы побелели, а зрачки в широко открытых глазах мелко подрагивали.

— Там у ей… жесть стогодовалая, товарищ Курьянов…

Участковый уселся за стол и стал писать протокол обыска, пригрозив старухе:

— Мотри у меня! Попадешься — на всю катушку раскручу, а могла бы штрафом отделаться…

— По мне, хучь на клубок разматывай… — Старуха была непроницаема.

В это время Васька, видимо, захотел пить. Он взял литровую медную кружку, открыл стоявший на лавке чугун и зачерпнул воды. Я заметил, как вздрогнула Коновна, уронив руки на колени, как вытянулся с кружкой у рта Васька. Потом резко выдохнул из себя воздух, зажмурился и залпом осушил кружку.

— Не заплатит теперь, бродяга! — почти одними губами вымолвила старуха.

— Чего, чего? — обернулся Курьянов.

— А ничего… Пиши знай!

— То-то! — он кончил писать. — Распишитесь, хлопцы!

Васька сделал неровный шаг вперед и рухнул на пол. Перепуганный Курьянов бросился к нему:

— Наверно, с воды! Мы подошли к чугуну.

Только теперь стало ясным, что, очевидно, Коновна, заметив нас из окошка, не нашла иного выхода и, вылив самогон в порожний чугун, прикрыла его деревянной крышкой, водрузив на нее медную литровую кружку…

— Сопля ты, а не мужик! — вопила старуха. — Сказано — сопля! Устоять не мог, паршивец!

— Собирайтесь, бабушка, в сельсовет! — очень вежливо предложил Курьянов. — А мы пока зелье твое определим…

Он взял чугун в руки, толкнул ногой дверь и пустил его с крыльца. Вернулся к столу довольный и снова захлопотал с бумагами:

— Еще один протокольчик — и все! Ты готова, бабуся?

— А на кого я хату оставлю?

Пришлось нам с участковым выволочь Ваську во двор и уложить возле сарая на подопревшей соломе. Курьянов рассудил:

— Проспится — сам дойдет. А дружины ему не видать как своих ушей! Я его еще штрафану за то, что сразу не сказал про чугунок! Укрыватель…

— Вот ужо скажу товарищу Голомазу про ваше вероломство-то!.. Он с вами не посчитается, он-то найдет на вас управу! — грозилась Коновна по дороге в сельсовет.

Но своего спасителя старуха так и не увидела. Он закрылся в кабинете и никого не впускал. Видно, важные дела были у председателя, раз закрылся в кабинете с ободранными стенами по случаю ремонта.

Около часа «оформлял» Курьянов самогонщицу, а потом отпустил ее, взяв подписку о невыезде.

Голомаз вышел из кабинета с мужчиной лет сорока, в плаще-болонья, с бледным лицом, на котором резко выделялся нервный хрящеватый нос. В правой руке мужчина держал черную шляпу, а в левой объемистый портфель.

— Знакомься, Степан! — представил меня Голомаз. — Это товарищ Бибиков, уполномоченный райсоюза… Вы с ним, можно сказать, одного пола гвозди: товарищ Бибиков пропагандирует книги и точно знает, что книга — друг человека!

— Очень рад!

С первых слов Бибикова я понял, что речь у него «заедало» в самых неожиданных местах. Он начинал говорить бойко, но потом вдруг срывался и отчаянно размахивал руками, как утопающий, пытаясь опереться ладонями об воду.

— Мы решили открыть в Ко-ко-ко… ккк-р-ам…

На помощь поспешил Голомаз:

— Спущена директива свыше — открыть в Красномостье книжный магазин! С помещением вопрос решен по моей личной инициативе! Ты же должен оформить магазин соответствующим манером, а книги на сумму восемьсот девяносто три рубля и четырнадцать копеек, привезенные товарищем Бибиковым, будут храниться пока в гримировке вверенного тебе клуба… — Голомаз вздохнул и, как бы угрожая, добавил: — Прошу учесть и запомнить, что товарищ Бибиков имеет тесную связь с областным Союзом писателей, а один из его поэтов должен приехать к нам на открытие книжного магазина со своими стихами! Он — личный друг товарища Бибикова!

— Да! — запетушился Бибиков. — Агафон Козырной! Его кы-кы-кык… заз-ззз…

Голомаз молниеносно извлек из бокового кармана тужурки тоненькую книжицу в голубой обложке:

— Вот его сочинения! Семьдесят таких штучек завез к нам энтузиаст печатного слова!.. Три стишка я уже проштудировал и ничего не понял, потому что, видно, умный человек этот Козырной!..

— Агафошка учится у Тютчева и идет от мысли ррр-ацио…

— Понимаешь? — Голомаз погрозил мне пальцем. — У самого товарища Тютчева — значит, у самого лучшего! Он небось в Белокаменной проживает?

— Тютчев давно умер.

— Ммм… — не нашелся Голомаз.

Выручил Бибиков:

— Да! Действительно, Тю-тю…

— Тем лучше! — рявкнул Голомаз. — Человек умер, а его до сих пор не забыли!, Увековечил себя — и то почин, как говорится, не дорога драка — дорог зачин! А?..

* * *

Надя Агашина репетировала «Песенку про медведей» из недавнего кинофильма. Мелодия ей нравилась, а слова не очень.

— Главное дело, белые медведи трутся об ось! А почему не бурые?

Захар Чуканов, здоровенный верзила, выбранный старостой хоркружка, за полным отсутствием музыкального слуха, пояснил:

— Дело было на севере, а там только белые медведи водятся…

— Там и земли-то нет! — не сдавалась Надя. — Там лед сплошной! Из чего же ось? Тоже изо льда?

— Надь, но мелодия-то! — я лихо сыграл вступление к песне.

— Ладно… — улыбнулась Надя. — Пусть чешутся себе на здоровье!

— А почему бы им не чесаться! — торжественно сообщил Васька Жулик. — Их же блохи заели! Вот был у нас кобель…

— Ты чего умничаешь, «дружинник»! — осадил я Ваську. — Хочешь, чтобы и на репетиции тебя не пускали? Достукаешься!

На мою угрозу Васька ответил своей:

— Погоди, Степчик!.. Еще не то увидишь…

А после репетиции меня отозвал в сторонку Виктор Демин и хитро усмехнулся:

— Знаешь, чем угрожает тебе Васька?

— Да ну его!

— Нет, ты послушай… Я вчера в ночь отработал на тракторе Кольки Решетникова — заболел он… Отпахал, значит, и с утра прикорнул в вагончике. Слышу, кто-то на лошадке подкатил — по голосам узнал Голомаза и Ваську. Видно, председатель дух подымать нашему брату приехал… А в полевом стане — ни души!.. Зашли они с Васькой за вагончик под навес, сели в холодочке и… картишки раскинули — по разговору понял… Голомаз говорит: «Бубна козырь!» Васька: «У меня шестака — зачинай ход…» И так хлопали картами, точно мух на столе лупили… Потом Голомаз спрашивает: «Как же это ты, сукин сын, в понятых опрохвостился?..» А Васька ему: «Попробовал бы сам энтого первача — поглядел бы я на тебя…» — «Я в двадцать втором, — говорит Голомаз, — денатурат, как воду, пил! Понял?.. И дернул тебя черт в понятые идти! Теперь дружина не возьмет блудного сына…» Ну, Васька взмолился: «Уговори, Прокофьич!..» Голомаз ни в какую: «Не велика беда — проживешь, не еда… Лучше я тебе в ином деле пособлю, коли потребуется». Жулик обрадовался: «Правда?» — «Мое слово на кон — тут тебе и закон!..» Васька и стал просьбу