всех нас г грязью смешали, — начал тот неторопливо говорить тонким, чуть осипшим старческим тенорком, — я хоть и слепец, а вижу и знаю поболе многих. То прежде всего ваша вина, отец Анастасий, что приняли тех писцов московских. Ведь я вам еще когда говаривал, жди беды, вот она и не преминула явиться смертушкой их обоих. Одного, как понимаю, в прорубь скинули, он и пикнуть не успел, а второй за лед цеплялся, так ему обе рученьки и отчекрыжили. Кто ж, скажите вы мне, мог из нашей братии на такое пойти? Тут одни овечки неприкаянные собрались, сидят, дрожат, словно засохшие листы на осине. Куда им до такого? Не выдюжат! Да и какое у них орудие? Метла да дреколье. Заведись среди нашинской братии смелец какой, что похотел бы писцов тех жизни решить, он бы на кровь не пошел. Кишка тонка. А вот, глядишь, со зла или там по дурному умыслу мог им зелья какого в еду или питье подсыпать, но и на то бы его умишка скудного не хватило. А вот ратники наши, что ни богу свечка, ни черту кочерга, те по пьянке могли бы кровушку Кому пустить, точно говорю. По моему разумению, давно бы их из обители пора вон выставить, один грех от их пьянства и пакость разная. Но… понимаю, начальством к нам они направлены, а с начальством спорить грешно, да и опасно. Тем более не вам, отец Анастасий, не в обиду будет сказано. Не пристало нашему теляти с волками бодаться, а то останутся от него хвост да шкура…

При этих словах между оживившимися монахами послышались смешки, некоторые даже заулыбались, исподтишка бросая взгляды в сторону тут же густо покрасневшего игумена. Но он молчал, видимо, не впервой старец отчитывал его таким вот образом. А тот продолжил:

— Потому так вам скажу, братья мои возлюбленные, хотя любить-то вас особо не за что, но, коль Христос завещал, так тому и быть, считайте себя возлюбленными моими и понимайте, кто как знает. А бояться надо не вам, а игумену нашему, что порядка в монастыре навести не может, да еще и на святые книги отцов наших покусился, переиначить их решил, а оно вот как обернулось…

При этих его словах Анастасий открыл было рот, хотел что-то возразить, но потом махнул рукой в сторону старца и закрыл лицо левой ладошкой.

— И вот еще чего скажу, — не унимался тот, — на меня как человека незрячего иные внимания не обращают, зато я слышу поболе других. А слышал я не так давно, как жители местные говорили о каких-то странниках, что по монастырям ходят и выискивают тех, кто переписным делом занят. Говорят, что им какую-то там бумагу составить надо или иное что. Кто им повелел ту бумагу составить, молчат. Видать, врут, прикрываются тем, а сами вызнать желают, что да как, где и в каких монастырях засланные писцы сидят.

Старец ненадолго остановился, облизнул сухие губы, а потом, набравши в грудь побольше воздуха, закончил:

— По мне, странники те или кто они на самом деле есть, узнавши все, местных мужиков вразумили, будто в кельях наших дьявольские письмена пишутся, и скоро антихрист вслед за теми переписчиками явится, а тогда всем нам несдобровать. Слышал, что в одной деревне батюшку молодого, что взялся службу вести по-новому, чуть жизни не лишили, да бабы местные отстояли его и подале из деревни отправили. А, думаете, здесь, в тюменском городе, нет таких? Тут народ отчаянный живет, на все способный. Вот они сторожей подпоили, а когда те мертвецки пьяные в караульне своей песни распевали, то я вчерашней ночью самолично слыхивал, думал отцу Анастасию сегодня попенять, что спит крепко, может и не услыхать, как ангелы Божьи возле ворот вострубят, ан нет, не успел. Видать, этой ночью и свершилось черное дело, иначе и быть не может. Как сторожа те проспятся, их и спрашивайте, кто им вино подавал. Коль запираться станут, тащите их прямиком к воеводе, там им языки быстро развяжут. Вот тогда на тех душегубов сразу и выйдите…

С этими словами он неторопливо повернулся и, стуча своим посохом, вернулся на свое место.

По одобрительному гулу среди братии Аввакум догадался, что старец пользовался уважением среди них и слова его были восприняты всеми как руководство к действию. Первым соскочил со своего место ключарь, которому днем досталось от бывших ратников, что и несли охрану ворот прошлой ночью, а потом, видать, решили продолжить гулянку и прямо на глазах настоятеля ограбили винный погреб.

— Надо их прямо сейчас и повязать, пока они проспаться не успели, — взвизгнул он и глянул по сторонам, ожидая поддержки. Но желающих связываться с дюжими дебоширами среди монахов не нашлось, и он пристыженно опустился на место.

Тогда со своего места поднялся настоятель Анастасий и негромко, но твердо заявил:

— Прав старец Варлаам, поставив мне на вид, что терплю в святом месте безобразия такие. Терплю — да! Но не по своей воле. Мне владыкой было велено всех бывших ратников в число братии зачислять и в специальные книги вписывать, потому как деваться тем бродягам, акромя как в местные монастыри, больше некуда. И еще владыка на все мои грамоты к нему о творимых теми ратниками бесчинствах в стенах монастырских, ответствовал, мол, с ними нужно обходиться ласковым словом и смирять тяжкой работой и молитвой. Чего из того вышло, сами видели. Теперь мне по всей строгости придется ответ нести, и не только перед нашим владыкой, но и перед самим патриархом, поскольку то были ими присланные люди…

Он тяжело вздохнул, перекрестился и, найдя глазами Аввакума, сказал, обращаясь к нему:

— Меж нами здесь человек есть, что завтра в Тобольск едет, попрошу его рассказать все, что он своими глазами видел, владыке Симеону. — На что протопоп согласно кивнул. — А сам завтра пожалую к воеводе и передам свои подозрения по поводу странников и о чем тут нам старец Варлаам сказывал. Пусть он пока следствие в свои руки берет и разбирается по всей строгости с теми, кого виновным сочтет. А наше дело, братья во Христе, молебствовать о спасении безвинно убиенных христиан и совершить в положенный срок таинство отпевания. С тем и разойдемся, аминь.

Все с облегчением вздохнули и поднялись со своих мест. Аввакум вышел вместе со всеми на монастырский двор и глянул на чистое, без единого облачка небо, на котором высыпали яркие звезды, чей свет притягивал взгляд любого человека и