– Интересная теория…

– Вот и сейчас, – продолжал я, – в мою жизнь ворвались какие-то подонки, которые круто перепахали все на моей линии. Но это им так не сойдет. Я их так толкну – мало не покажется!

– Не сомневаюсь, Герман! Но мы отвлеклись. Значит, ты так и прижился здесь, во Львове?

– Ну да. Басины друзья помогли с работой – пристроили в автопарк. Сначала был шофером, теперь вот вырос до начальника. Квартиру купил, женился…

– А с Юлькой своей ты как встретился?

Я нахмурился. Наше знакомство с Юлькой – еще одна причина, почему я не хотел отпускать жену на этот проклятый остров. Слишком хорошо помнил, что между первой нашей встречей и первыми горячими объятиями на обтянутой полиэтиленом кушетке в «клизменной» прошло чуть больше семидесяти двух часов – тех самых, что даются на отдых медсестрам, работающим «сутки через трое». И хотя Юлька всегда клялась-божилась, что у нее так не было больше никогда и ни с кем, а со мной вышло исключительно потому, что она влюбилась в меня с первого взгляда, в душе все-таки копошился червячок сомнения. Не то чтобы я не верил своему Дельфиненку… Просто побаивался, что она в любую минуту может с тем же успехом влюбиться в кого-нибудь другого. Вот так же, с первого взгляда.

Лично я, когда увидел ее четыре года назад, то просто голову потерял. А дело было так: из-за пустячного, в общем-то, повода – железная заноза в пальце, которая вдруг вздумала воспалиться, так что пришлось даже резать гнойный «карман», – я вдруг оказался в районной больнице. И на второй же день моего там пребывания утро началось с появления в палате прелестной медсестрички, которую я, за широко расставленные глаза и не сходящую с лица милую улыбку, сразу окрестил Дельфиненком. Юльке тогда только-только девятнадцать исполнилось, ох, и хороша же она была! Представьте себе – длинноногая, стройненькая, грудь четвертого размера, ничем, кроме белого халатика не прикрытая, а сам халатик нейлоновый, полупрозрачный такой, сквозь него все видно. Я еле-еле дождался ее нового дежурства…

Когда я выписался, мы с ней чуть не каждый день встречаться стали. А вскоре выяснилось, что Дельфиненок мой в белом халатике что-то там неправильно посчитала и теперь находится, как в старых книжках писали, «в интересном положении». И я, не раздумывая, потащил ее в загс и в тридцать шесть лет впервые в жизни сделался мужем, а затем и отцом.

Раньше я, как всякий неравнодушный к слабому полу мужик, не слишком-то торопился под венец. И всегда сторонился тех женщин, которые проявляли в этом вопросе излишнюю настойчивость. Как бы ни была хороша та или иная дивчина, но стоило ей начать демонстративно поглядывать на витрину магазина свадебных платьев, меня тут же как ветром сдувало.

С Юлькой же вышло совсем наоборот. Я женился на ней, даже толком не узнав, что она за человек. О том, например, что она у меня экстремалка, с парашютом прыгает и с маской ныряет, я первое время даже не догадывался. И что делать, пришлось принимать как должное. Вот только гонять на мотоцикле я, помня о маминой гибели, ей категорически запретил.

Излагать всю эту историю Вике я не стал и поспешил перевести разговор на другую тему:

– Ну что мы все обо мне да обо мне? Ты про себя расскажи! Как ты, что ты? Где работаешь, чем занимаешься?

– Официально работаю в оркестре радио и телевидения, но это так… неважно. Да не хочу я про свою работу говорить, неинтересно это совсем!

– Понимаю. Ты хотела бы рассказать про своего жениха, да?

Лицо Виктории так и осветилось, словно внутри нее зажгли лампочку:

– Если честно, то очень хотела бы, братик! Но понимаю, что тебе сейчас совсем не до этого. Ты ведь небось все это время не только не ел, но и не спал толком? Иди-ка ты ложись, завтра у нас с тобой трудный день…

* * *

Долго уговаривать Виктории не пришлось – брат, похоже, уже и правда с трудом держался на ногах. Объяснил, где ей лечь и где взять постельное белье, добрел до другой комнаты и через несколько минут уже спал глубоким сном. А привычная к полуночным бдениям Вика вымыла посуду и прибралась в кухне, наконец-то приняла душ и, не торопясь, стала устраиваться на ночлег. Ей предстояло спать в гостиной – у Германа оказалась довольно приличная трехкомнатная квартира в хорошем современном доме. Виктория раздвинула диван и стала застилать его чистым бельем, прислушиваясь к доносящемуся из спальни ровному дыханию брата. Господи, только бы все кончилось хорошо, только бы вся эта история завершилась благополучно!

Несмотря на удобное ложе – никакого сравнения с купейной полкой! – она никак не могла уснуть. Видимо, отоспалась в поезде еще на несколько суток вперед. Больше всего на свете хотелось позвонить Игорю, обсудить с ним столь обильные впечатления сегодняшнего дня, услышать любимый голос. Но сделать это было нельзя, хотя бы и потому, что ее наручные часы показывали десять минут третьего – а это значило, что в их краях уже четвертый час ночи, и мужчина ее мечты, конечно, давно спит. Виктория перевернулась на другой бок, закрыла глаза и ясно представила себе лицо возлюбленного, его волосы, глаза, фигуру, его голос, походку, характерное движение, которым он стряхивал пепел с сигареты, свойственную только ему манеру чуть приподнимать одну бровь – эта его привычка просто сводила ее с ума.

Только недавно, встретив Игоря и испытав всю гамму чувств, которые только может пережить женщина, обожающая мужчину, Вика вдруг сумела понять свою мать. Оказывается, разгадка тайны характера Марии Львовны была очень проста. Дело не в том, что у нее был скверный характер, что она получала удовольствие, доставляя неприятности другим. Просто она очень сильно любила своего мужа. И была с ним несчастлива, потому что он не отвечал ей тем же. Мария Львовна так страдала от измен любимого человека, что обозлилась на все человечество. И в особенности – на женщин.

Бася частенько рассказывала ей, что раньше Мария Львовна была совсем другой. И Вика сама могла убедиться в этом, увидеть свою совсем другую мать – правда, это продолжалось очень недолго, каких-нибудь несколько недель. Почти двадцать лет после смерти отца Мария Львовна была еще более невыносимой, чем при нем, но только сейчас Вика поняла, что она существовала все эти долгие годы словно по инерции, продолжая чисто внешне сохранять облик живого человека, хотя на самом деле душа ее уже была мертва. После смерти любимого мужа у нее уже не было ничего, что держало бы ее на этом свете. Трудно в таком состоянии не возненавидеть весь мир… И только смертельно заболев, Мария Львовна вдруг сильно изменилась, сделалась тихой, ласковой и какой-то словно виноватой, будто хотела попросить у них у всех прощения за свои грехи. Вика даже помнила, с чего это началось. Однажды, когда Марии Львовне в очередной раз стало нехорошо, Бася подала ей, вместе с лекарством, воду в хрустальном бокале. Таких бокалов у них когда-то было два, на одном был нарисован Адам, а на другом – Ева, но Адам давно разбился.

Мария Львовна запила лекарство, поставила полупустой бокал на край столика, но сделала это так неловко, что фужер соскользнул с лакированной поверхности и со звоном упал на пол.