Я полночи мечусь в бреду, и лекарства не помогают — проваливаюсь в забытье и целую вечность плутаю по нескончаемым коридорам, но белые мутные глаза ведьмы неотступно следуют за мной, а за открывшимися дверями неизменно оказывается соседский двор, вытоптанные грядки под обломками пластика и безмятежное лицо в окне террасы.

Никто не виноват. И все виноваты…

Я просыпаюсь поздним утром — в поту, с влажными волосами, но без жара — теперь я могу относительно связно мыслить, и первым делом проверяю, на месте ли теплица. Она на месте, и этот факт для меня гораздо важнее, чем то, что Ваня возводил ее вместе с Ингой Бобковой. И даже его жестокие слова обо мне больше не вызывают горечь и боль.

Я не знаю, чем он жил в своей Москве. Я вообще его не знаю. Миллиарды людей ежесекундно проходят мимо друг друга, не удостаивая вниманием, не пересекаясь взглядами, не впуская в мысли, и навсегда остаются лишь случайными прохожими. У Волкова — своя судьба. У меня — своя.

И пусть его нелюбовь останется первой и единственной неудачей в моей жизни.

Выбираюсь из комнаты и, покачиваясь, шаркаю на кухню за водой. Мама быстро захлопывает ноутбук, но я успеваю заметить, что она добавила в корзину интернет-магазина специальную лампу и десятки разноцветных гель-лаков. Подарок для Яны, не иначе. У той совсем скоро юбилей, который не принято отмечать.

Такими темпами папиных денег нам хватит месяца на три.

— Ставила градусник? Сколько? — пристает мама, но я заверяю, что мне намного лучше. Переодеваюсь в чистое, снова заваливаюсь на кровать и раскрываю учебник. Своим феерическим выступлением на общаге Волков показал реальный уровень моих знаний, но на тестировании, несмотря на наличие квоты, нельзя будет ударить в грязь лицом.

К восьми утра я успеваю изучить еще две темы, но телефон разражается бодрым пиликаньем, и я испуганно вздрагиваю — совсем забыла предупредить Илюху, что сегодня не иду. Узнав о приключившейся со мной хвори, Рюмин приходит в ярость и исступленно шипит в трубку, что во всем виноват «этот ушлепок» — не следил за поганым языком и довел меня до нервного срыва.

— Все не так, Илюх. Это ведьма меня прокляла, — перебиваю я и хихикаю: — Я вчера на нее нарвалась, и она мне вслед какую-то ахинею прокричала… Но, на самом деле, я сильно промочила ноги, и вот результат.

Рюмину не смешно, однако он все равно обещает мне не глупить и не совершать резких движений в мое отсутствие.

* * *

Все выходные я предоставлена самой себе и наслаждаюсь редкой, эксклюзивной возможностью пожить в свое удовольствие. Мама с утра до вечера пропадает в Задонске, отец не звонит. Покой нарушает только Илья, забрасывающий чат тупыми мемами и нытьем о крутости дядиной тачки, а после заката во двор выходит Ваня — в просторной зеленой футболке с дырками на боку, панаме и обрезанных джинсах, разматывает поливочный шланг и скрывается в теплице.

Подперев подбородок ладонью, я смотрю на него во все глаза, и мысли слипаются, тают и истекают сладким сиропом, словно сахарная вата, в жару попавшая на пальцы.

* * *

Чем ближе к завершению вечер воскресенья, тем явственнее ощущается граничащее с паникой волнение — мама носится с иголкой и ниткой, покрепче пришивает пуговицы на моей блузке, вооружившись отпаривателем, на полчаса погружается в клубы адского пара и приводит в порядок парадные юбку, пиджак и жилет. Наскоро поужинав, она бежит к тете Яне за пятирублевыми монетами — если спрятать их под стельками моих до блеска начищенных лоферов, мне непременно повезет на экзамене!

— Порядок! — удовлетворенно выдыхает она, отставляя туфли, и взгляд ее тут же туманится: — Отец так и не объявлялся, Лер?

— Мам, по ходу, он просто забыл о завтрашнем мероприятии. Когда я стану взрослой и самодостаточной, я верну ему все его грязные деньги. Все! — меня несет. — Я никогда ни о чем его не попрошу. И наплюю на все его запреты, потому что он сам не видит рамок и не держит обещаний!

Мама нервно закусывает губу, явно подыскивая слова не то для внушений, не то для оправданий, но в кармане моих штанов жужжит телефон, и я, извинившись, линяю из ее комнаты.

— Лер, ну как ты? Жить будешь? — беспокоится запыхавшийся Рюмин и, получив утвердительный ответ, просит на пару секунд выйти на улицу.

Он уже поджидает у забора — красный, всклокоченный, дерганый. Растрепанные волосы похожи на гнездо, свободные футболка и джинсы испачканы пылью и песком.

— Что за срочность? — на ходу набрасывая мамину олимпийку, ворчу я, и Илюха пугающе оскаливается:

— Я ведь обещал, что засуну гнилой базар обратно в его поганую глотку?

От недобрых предчувствий и одуряющей слабости поводит — я прислоняюсь к витым чугунным прутьям и замечаю на Илюхиной руке стесанные костяшки с запекшейся кровью.

— Ты что? — ахаю я, и он сует мне под нос телефон. Нажимает на белый кружок с черной стрелкой, и на нечетком прыгающем видео возникает злое лицо Волкова. Камера отъезжает, позади него появляются сосредоточенные и суровые физиономии Владика и Рината, заломивших за спину его руки. За кадром раздается осипший, глумливый голос Рюмина:

— Ну что, Волков, пора извиняться за свои косяки. За гнилой базар про меня и про Леру. За мою мать. За малышню. Если очень постараешься, может, я тебя даже прощу. На колени!

Волков хмуро и пристально пялится на него черными дырами глаз, но спокойно отвечает:

— За мной нет косяков, и я не буду извиняться ни перед Ходоровой, ни перед тобой.

Ракурс смещается в сторону, Илюха куда-то отставляет телефон, теперь уже сам показывается в кадре и коротко замахивается. Раздается глухой удар, на рассеченной губе Волкова проступает кровь, и тот сплевывает ее под ноги.

— Извиняйся, — сипит Рюмин, но Волков вперяет в него неподвижный волчий взгляд, и Илюха начинает заметно нервничать. — Пацаны, давайте, на колени его.

Влад пытается провести подсечку, Ринат прилагает изрядные усилия, чтобы подтолкнуть Волкова под лопатки, но тот сопротивляется и далеко не сразу опускается коленями в прибрежный песок.

— Извиняйся перед Лерой, гад! Иначе это видео все Сосновое увидит! — истерит Илюха, возвышаясь над ним, но Волков снова сплевывает кровь и усмехается:

— Пошел ты! Пусть посмотрят, какой ты слабак, а мне как-то