Мы безмолвно смотрим друг на друга.

Я качаю головой. Этот жест говорит: «Нет, не надо просить прощения. Это не твоя вина. Ты здесь ни при чем. Такова моя жизнь».

МАМА МОЛЧА ОПУСКАЕТСЯ НА КОЛЕНИ, чтобы собрать наши рисунки из игры в «Честную угадайку», и складывает их аккуратной стопкой. Она сохраняет самые удачные (это могут быть как очень хорошие, так и очень плохие) рисунки после каждой игры. Иногда мы просматриваем коллекцию с чувством ностальгии, как другие семьи смотрят старые фотографии. Ее пальцы задерживаются на особенно нелепом рисунке какого-то рогатого существа, которое нависает над кругом с дырками внутри. Она поднимает рисунок, показывая его мне.

– Как ты вообще догадалась, что здесь зашифрована «детская песенка»? – Мама с явным усилием усмехается, стараясь растопить лед.

– Не знаю, – смеюсь я, желая пойти ей навстречу. – Ты ужасно рисуешь.

Это существо оказалось коровой, а круг – луной. По правде говоря, моя догадка была гениальной, учитывая то, насколько плох получился рисунок.

На мгновение мама перестает складывать рисунки и присаживается на пятки.

– Мне правда очень понравилось, как мы проводили время на этой неделе.

Я киваю, но в ответ ничего не говорю. Ее улыбка угасает. Теперь, когда мы с Олли не можем видеться и переписываться, мы с мамой общаемся больше. Это единственный плюс в данной ситуации. Я тянусь к ней и, взяв ее руку в свою, сжимаю ее.

– Мне тоже.

Она снова улыбается, но уже не так широко.

– Я наняла одну из медсестер.

Я киваю. Мама предложила мне самой поговорить с потенциальными кандидатками на место Карлы, но я отказалась. Не важно, кого она наймет. Никто и никогда не заменит мне Карлу.

– Завтра мне нужно вернуться к работе.

– Знаю.

– Мне жаль, что придется оставить тебя одну.

– Со мной все будет в порядке.

Мама подравнивает и без того идеальную стопку рисунков.

– Ты понимаешь, почему я так поступаю?

Она не только уволила Карлу, но и ограничила мой доступ в интернет и отменила очное занятие по архитектуре с мистером Уотерманом. Всю неделю мы не обсуждали эту тему. Мою ложь. Карлу. Олли. Мама взяла недельный отпуск и ухаживала за мной в отсутствие

Карлы. Она проверяла мои показатели каждый час, а не два, как обычно, и всякий раз вздыхала с облегчением при виде нормальных результатов.

К четвертому дню она сказала, что мы вне опасности. Нам повезло, сказала она.

– О чем ты думаешь? – спрашивает мама.

– Я скучаю по Карле.

– Я тоже, но я была бы плохой матерью, если бы позволила ей остаться. Ты понимаешь? Она подвергала опасности твою жизнь.

– Она была моим другом, – говорю я тихо.

За этим следует вспышка гнева, которой я ждала от нее всю неделю.

– Но она была не только твоим другом! Она была твоей сиделкой. Она должна была оберегать тебя. А не подвергать опасности твою жизнь или знакомить тебя с мальчиками, которые разобьют тебе сердце. Друзья не дают обманчивых надежд.

Должно быть, вид у меня ошеломленный, потому что мама вдруг умолкает и вытирает ладони о джинсы.

– О, детка. Мне так жаль.

И именно сейчас до меня вдруг доходит, все и разом. Карла правда ушла. Она не придет сюда завтра, когда мама отправится на работу. Вместо нее явится кто-то другой. Карла ушла, и виновата в этом я. И с Олли тоже все кончено. У меня никогда больше не будет возможности поцеловать его во второй раз. Эта мысль причиняет мне резкую боль.

Я уверена, что мама когда-нибудь снимет ограничения с интернета и мы с Олли снова сможем переписываться, но этого будет недостаточно. По правде говоря, этого никогда не было достаточно.

Моему желанию быть с ним нет конца.

Мама прижимает руку к своей груди. Я знаю, мы испытываем одну и ту же боль.

– Расскажи мне о нем, – просит она.

Мне так долго хотелось поговорить с ней об Олли, но теперь я не знаю, с чего и начать. Мое сердце переполнено чувствами к нему. Поэтому я рассказываю обо всем с самого начала. О том, как увидела его впервые, о том, как он двигается – легко, плавно и уверенно. Я рассказываю ей о его глазах цвета океана и мозолях на пальцах. Говорю, что он не такой циник, каким себя считает. Рассказываю о его отвратительном отце, о его сомнительном выборе одежды.

Я говорю ей, что он считает меня смешной, и умной, и красивой – в этом порядке, и что порядок имеет значение. Говорю все то, что хотела сказать долгие недели. Она слушает, держит меня за руку и плачет вместе со мной.

– Судя по твоим словам, он чудесный. Я понимаю, почему ты считаешь его таким.

– Он такой и есть.

– Мне жаль, что ты больна.

– Это не твоя вина.

– Я знаю, но мне жаль, что я не могу дать тебе больше.

– Можешь вернуть мне доступ в интернет? – Попытаться же стоит.

Она качает головой:

– Попроси меня о чем-нибудь другом, дорогая.

– Пожалуйста, мама.

– Так будет лучше. Я не хочу, чтобы тебе разбили сердце.

– От любви не умирают, – говорю я, повторяя слова Карлы.

– Это неправда. Кто тебе такое сказал?

МОЯ НОВАЯ СИДЕЛКА – хмурый деспот с дипломом медсестры. Ее зовут Джанет Притчерт.

– Можешь называть меня сестра Джанет, – заявляет она. У нее неестественно высокий голос, словно сигнал тревоги.

Она подчеркивает слово «сестра», чтобы я поняла, что называть ее просто по имени нельзя. У нее слишком жесткое рукопожатие, как будто ей привычнее ломать вещи, нежели заботиться о них. Возможно, обо мне она судит предвзято.

Все, что я вижу, когда смотрю на нее, – это ее непохожесть на Карлу. Она худая в тех местах, где Карла ничем не обделена. Ее речь не приправлена испанскими словечками. У нее совсем нет акцента. По сравнению с Карлой одни минусы, во всех отношениях.

К обеду я решаю поменять свое мнение о ней, но именно тогда появляется первая записка, приклеенная к моему ноутбуку.