litbaza книги онлайнСовременная прозаМы вышли покурить на 17 лет... - Михаил Елизаров

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 41
Перейти на страницу:

Радио играет знакомую песню: «И-кота ненавидел весь дом!..»

Рафаэль сжимает маленькое, размером с носовой платок, полотенце, ждет очереди в туалет. Наконец-то выходит бесконечно долгая женщина с умытым и некрасивым лицом, впускает Рафаэля.

На щетинки зубной щетки из тюбика ползет мятная белая гусеница. Рафаэль тщательно делает рот душистым. Ополаскивает заспанное лицо. Брюки почти не измяты и воротничок рубашки по-прежнему свеж. Рафаэль обирает со свитера редкие катышки, ровняет расческой пробор.

Начинается белгородский вокзал. Поезд содрогается, тормозит. По вагону катится живая волна возбуждения. Первым бежит седой и равнодушный спаниель, за ним быстрые и молодые пограничники, следом в синей форме мужская чета таможенников.

— Рубли, гривны!., — замыкает торопливое шествие вокзальный меняла. Он спешит, суетится, словно ему важно сообщить людям о своей работе, а не получить выгоду.

Рафаэль выглядит лучше всех в купе. Свежий, опрятный. Он уже сдал постельное белье проводнице. А соседи даже еще не проснулись толком. Толстуха только надела на лицо очки. «Горло» спустился вниз к «отцу», а тот успел покурить и пахнет тамбуром. «Принадлежность» открыл глаза — у него грустное выражение обманутого ребенка. «Скинхед» лежит на спине, закинув руки. Локти торчат в стороны, как бычьи рога.

Возникает юноша-пограничник. Он по-утреннему хмур. А Рафаэль так ждал улыбчивую девушку…

— Приготовьте документы для проверки…

Рафаэль не торопится. Пускай пограничник успокоится и почувствует рутину, проверяя знакомые паспорта. Но тот почему-то сразу выбирает Рафаэля.

— Документы!..

Рафаэлю волнительно, как на экзамене в школе.

— Доброе утречко. Вот он мой фукаро паспорти…

Пограничник не отвечает улыбкой Рафаэлю, лишь быстро листает бледно-салатовые странички. Внутри Рафаэля пляшет лихорадка — скорее бы. Ведь ему ничего такого не нужно — просто в Харьков. Туда и обратно. Крут света… Чтоб стать супругом блин-ди-линь…

— Миграционная карта и регистрация… — Произносит пограничник самые недружелюбные на свете слова.

Рот наполняется вязким, как хурма, страхом. В груди жар, словно вывернул на себя чашку с горячим. Рафаэль ползет дрожащими пальцами в барсетку за каллиграфическим образчиком. Ему кажется, это послушное движение успокоит пограничника…

— Что у вас там, показывайте…

Нам мистер Икс решил вредить…

— Просроченная, — строго говорит пограничник. — Другая есть? — спрашивает и понимает, что у Рафаэля больше нет никаких полезных бумаг.

Он подносит к губам хриплую рацию: — Второй вагон, восьмое место, гражданин без-без-без-без… — Рафаэль не поспевает за словами, но смысл понятен даже по амплитуде звуков — в них равнодушная механика закона…

Решил вредить. Черный, в резиновой маске Бэтмена, бездушный мистер Икс, которому наплевать на пепельный свитер, на чистые туфли и пробор в волосах.

— Пройдемте с нами, гражданин… — пришел второй пограничник и куда-то приглашает Рафаэля.

Произошло самое скверное. Рафаэля ссаживают. Он беспокойно вертит головой, словно ищет защиты у соседей.

Толстуха молчаливо из-под очков осуждает, будто не Рафаэль держал ей полку. С бесчувственным любопытством свесился студент-«принадлежность» — мятый угол его простыни болтается, как белый смирительный рукав. «Отец» полушепотом сообщает «горлу», что вот, когда-то мы были одной страной, а теперь все развалили…

Рафаэль отчаянным взглядом цепляется за «скинхеда».

— Не задерживайте, — пограничник берет Рафаэля за пепельный мягкий локоть.

Уводят. В сознании Рафаэля точно распахивается ночной отхожий глаз, в котором проносится черная лента дороги.

Рафаэль прощально смотрит на «скинхеда» и уходящей последней мыслью понимает, что все было наоборот.

Еще несколько шагов по коридору, и Рафаэля не станет. Он навсегда исчезнет, потому что оборвется связь с тем, кто думал на самом деле.

Ведь это только мое присутствие делало его Рафаэлем.

Мы вышли покурить на 17 лет…

При росте метр девяносто два я весил шестьдесят шесть килограммов. Отлично помню это усеченное число Зверя — в тренажерном зале, куда я записался, всех новоприбывших взвешивали. Потом матерчатым портняжным метром, как в ателье, снимали мерку с тела, чтобы через полгода спортивный труженик имел возможность порадовать дух не только новыми объемами мышечных одежд, но и конкретными цифрами.

Заканчивался июнь. Месяц назад я вернулся домой, выбракованный из армии язвенник. Несколько ночей я заново обучался искусству мертвого сна, потому что госпиталь наградил меня хроническим, сводящим с ума, бодрствованием.

Отлежавшись, отлюбив подругу, я помчался в деканат восстанавливаться на мой же первый вечерний курс филфака, откуда меня за волосы вытащили в феврале, сразу после зимней сессии, и отправили в строй…

За три месяца службы я одичал в науках, мне из жалости поставили зачеты и допустили к экзаменам. Преподавателям были памятны мои зимние, до плеч, кудри. Сочувствуя стриженой летней голове несостоявшегося солдата, профессора особо не свирепствовали. Я перешел на следующий курс.

На излете июня я повел приятельскую ораву на пляж — отметить все сразу: и счастливое возвращение, и сессию. Там, на желтом песке харьковского водохранилища, где мы пили наш праздничный портвейн, я пережил позор.

Нас было сколько-то человек — студенты с факультетов точных и неточных премудростей. Мы праздновали наше второе взрослое лето, безопасные городские существа. Под гитару я горланил собственного сочинения песни: — Мы вышли покурить на семнадцать лет, когда возвратились, вместо дома — зима!..

А потом на голоса нагрянула местная водоплавающая молодежь. Непарные четыре твари — три бугая и распутная девица.

Она была вульгарна и хороша — нежное женское туловище портил лишь кривой и грубый шрам аппендицита, похожий на пришитый палец.

Мы растерялись, приумолкли. Девица ступней отшвырнула с пути мои раскинувшиеся долгие ноги: — Костыли убери! — потянулась и взяла с расстеленного пледа бутылку портвейна, затем пачку сигарет. Передала своему дружку.

Я восстал с песка всей белой университетской худобой. Тонкотелый, точно Сальвадор Дали. Девица сказала: — Ну, ты б хоть подкачался, фраерок. Турник там, гири. А то — как водоросль… — и произвела такое брезгливое движение, словно снимала, меня, прилипшего, с ноги.

И оскорбители ушли. А мы сделали вид, что ничего не произошло. Будто сами подарили им тот портвейн…

Дома я по-новому увидел себя в зеркале. С презрением рассматривал руки: каждая выглядела худой веревкой с морским узлом локтевого сустава. Как вкусивший яблока Адам, я вдруг устыдился нагих бледных ног, похожих на журавлиные ходули. Что-то произошло с моим зрением. Я больше не воспринимал себя вместилищем духа и мысли. Видел только впалое вымороченное тело.

1 ... 19 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 41
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?