Неумолимо приближалась экзаменационная пора. Достижение хороших результатов стало бы для Амоса гарантией поступления в старшие классы. Время беззаботности, которым он еще не успел полностью насладиться, подходило к концу. Тем не менее он смотрел в будущее с большим оптимизмом и уверенностью в себе и своих близких, и каждое утро, вместе с младшим братом, с сумкой через плечо и пишущей машинкой, он пешком направлялся к автобусной остановке, будто солдатик, и чувствовал себя счастливым, гордым и полным надежд.

Он забирался в автобус и почти всегда проходил в глубь салона, чтобы сесть на задние сиденья, поближе к старшим ребятам. Там он тихонечко вслушивался в их разговоры, немного отстраненно, но без какого-либо презрения или несогласия с их мнением, а лишь с ощущением, что их эмоции и внутренний мир слишком далеки от его собственных, от вселенной его интересов, будто бы в нем было нечто, что не позволяло ему почувствовать себя полноценной частью этой реальности. Да и не сказать, что он особо был в этом заинтересован.

Он вылезал в Понтедере, на остановке «Пьяццоне», и быстрым шагом доходил до школьного двора, где уже собирались его товарищи. Случалось, что он затевал с кем-нибудь короткую схватку или спортивные состязания, в особенности когда стояла влажная и холодная зимняя погода и предстояло просидеть за партой целых пять нескончаемых часов.

С последним звонком, которого все ждали как манны небесной, Амос вместе со своим соседом по парте Эудженио первым оказывался у выхода, но там нужно было задержаться и подождать брата, который обычно появлялся одним из последних, потому что медленнее всех складывал свою школьную сумку, приводил в порядок рабочее место, а заодно слишком долго общался с преподавателем, прежде чем уйти.

К сессии Амос был допущен со скромными результатами; он спокойно выдержал экзамены, получив в основном оценки «отлично», в то время как двое его одноклассников, в том числе Эудженио, сдали их на «превосходно». Это был, в общем-то, неплохой результат, который делал его одним из пяти лучших учеников класса. Амос остался доволен, тем более что домашними его оценки были встречены на ура.

И вот настало время принятия серьезных решений, пришел момент придать нужное направление собственной жизни – направление, которое Амосу предстояло охранять и защищать заботливо и последовательно.

Однажды утром, за несколько дней до окончания экзаменов, отец Амоса вошел к нему в комнату, когда сын еще спал, и, присев на край постели, заговорил с ним о его обязанностях. «Тебе нужно сделать выбор, нельзя терять время, подумай как следует и прими окончательное решение, а потом можешь вдоволь наслаждаться каникулами», – сказал он спокойным тоном, но серьезно и решительно.

Амос понимал, что чисто теоретически он свободен в выборе той школы, которая наиболее будет соответствовать его наклонностям, но он также знал, что окружающие ожидают от него поступления в гимназию, а через пять лет – получения классического аттестата зрелости. В его семье все считали, что именно такой путь – самый правильный для человека умного и склонного больше к гуманитарным наукам, чем к техническим.

Амос задумался. Но он чувствовал, что судьба сама подталкивает его к тому, чтобы последовать этим советам; он счел это своеобразной миссией – не разочаровывать своих близких, ведь они столького ждали от него. Так что он довольно быстро принял решение и сообщил о нем отцу: он поступит в гимназию при классическом лицее в Понтедере, будет изучать греческий и латинский языки, пусть даже придется на время оставить занятия музыкой. Он станет специалистом по литературе, реализовав те планы, которые строили его родители – впрочем, нисколько не навязывая их сыну.

После чего Амос позабыл обо всем на свете и полностью посвятил себя организации своих каникул; это были понастоящему беззаботные каникулы, половина которых прошла в родной деревне, а вторая половина – на море, как было принято у семейства Барди уже на протяжении долгих лет. Квартирка Барди в Лидо Ди Камайоре была словно шкатулочка – маленькая, уютная, удобная и какая-то… своя. Вечерами, после ужина, Амос любил выходить на террасу и полной грудью вдыхать запахи моря и слушать шум волн, когда оно штормило. Чем сильнее был шторм, тем спокойнее и светлее становилось у Амоса на душе. Это происходило будто вопреки тому волнению, что вместе с кровью бежало по венам, выводя его из оцепенения, беспрестанно внося сумятицу в ночные сны и разжигая в нем мечты при свете дня, когда он слушал музыку и шагал взад-вперед по комнате. Он размышлял, грезил и старался хоть как-то придать конкретные черты собственным фантазиям.

В последнее время воображение дарило ему образ бледного и нежного личика с правильными чертами, личика совсем юной девушки, с длинными светлыми волосами и большими глазами, сияющими радостью жизни.

Они познакомились на пляже; его друзья только о ней и говорили и ходили за ней повсюду, оказывая всяческие знаки внимания и пожирая ее взглядом. Поэтому Амос в немалой степени идеализировал ее, представляя, что она так же прекрасна внутри, как и снаружи, считая ее чуть ли не ангелом небесным. От нее же не исходило ни малейших сигналов в его сторону, ни особого внимания, ни особой вежливости, которые могли бы дать расцвести его надежде; к Амосу она проявляла лишь уважение, вызванное, возможно, его физическим недостатком. Амос все понимал, но старался не думать об этом. У Алессандры был парень, так что не он один питал напрасные иллюзии; впрочем, положение вещей могло измениться в любую минуту, а тем временем Амос беспрестанно думал о ней, сходя с ума от любви.

Это была его первая любовь, и Амос считал необходимым делать что-то ради нее – что-то, что отличалось бы от действий других парней. Растянувшись на постели за плотно закрытой дверью, он пытался сочинять стихи, чтобы потом втайне вручить их своему белокурому ангелу: «О, девочка моя, со светлыми волосами, смеющимися устами, лучистыми глазами…»

Ему удалось зарифмовать таким образом целых двенадцать строк, и теперь он принялся разрабатывать стратегию, как вручить ей эти стихи. Сперва он подумал, что самое лучшее – прочесть их ей лично, но быстро понял, что не сможет этого сделать; и потом, каково ему будет, если она вдруг поднимет его на смех, станет издеваться?! Нет, лучше перенести стихи на бумагу и передать ей записку. Но кому он продиктует их? Кому расскажет правду о той, кому они предназначались?

В конце концов он решил ничего не предпринимать. Он сохранит стихи в своем сердце, как тайну; подумав об этом своем первом любовном секрете, он почувствовал, как кровь приливает к щекам, порывисто вскочил с постели и бросился к магнитофону. «Лучше отвлекусь, послушаю немного музыку», – подумал он и распахнул дверь, ведущую на террасу, чтобы впустить в помещение свежий воздух и свет. Когда закрутились бобины его старенького магнитофона марки «Саба», он, как обычно, принялся мерить шагами комнату, мгновенно ощутив оптимизм и легкость: пусть с Алессандрой ему не на что надеяться, но в целом жизнь улыбается ему; с каждым днем он чувствовал себя здоровее, сильнее и счастливее, ведь его окружали родные и друзья, и он готов был играть любую роль в этом жизненном спектакле – хоть главную, хоть эпизодическую.