В тот сезон русский балет пользовался в Нью-Йорке небывалым успехом. Аншлаг шел за аншлагом. Предприимчивые американцы уговорили продлить контракт и уплотнить график. У всей труппы появились наличные. Если выдавалась возможность, актеры и обслуживающий персонал весело гуляли в небольшом итальянском ресторанчике.

Днем прошли три спектакля, один за другим, и вечер был свободным. Евсюхов пришел в ресторан не один, а с Графом Цыпкиным, гримером балета. Хотя гример балета – это слишком громко сказано. Просто «прихорашивал» трех-четырех звезд, а остальные балерины были на самообслуживании. И Графом он стал по цепочке: Рафаэль – Раф – Граф. У Евсюхова с Графом складывались странные отношения. Гример все время пытался расширить взгляды директора на взаимоотношения полов, и без того в творческой среде достаточно свободные.

В тот вечер Леонид Ильич напился, как никогда. До отъезда на родину оставались считанные дни, и эта гулянка вполне могла оказаться последней.

Цыпкин обнял Евсюхова и, сказав, что до туалета один дойти не способен, попросил о маленькой услуге. Леонид согласился, при условии, что все остальное тот сделает сам. И вот они, покачиваясь, пошли. Руки Евсюхова были заняты, и он распахнул дверь толчком ноги.

И увидел там двоих негров. Причем один из них стоял на коленях и делал другому обыкновенный «голливудский» минет. Появление посторонних испугало извращенцев. Как нашкодившие коты, они на какое-то время замерли, а затем вмиг разбежались.

Пока Евсюхов соображал, пытаясь понять, что за безобразие он увидел, за спиной его раздавалось натужное сопение. А когда он расстегнул брюки, чтобы сделать то, за чем пришел, неожиданно мощный Цыпкин обхватил его обеими руками и впился в его шею…

Кто из них был больше пьян, Евсюхов так и не понял, но он, натянув брюки, все намыливал руки и не мог вымыться. Ему казалось, что если он сейчас появится в зале, все в него будут тыкать пальцами и смеяться.

Неожиданно отворилась кабинка за спиной, и он в зеркале увидел, как из нее вышел человек. Тот приблизился, и Евсюхов с ужасом понял, что это свидетель. И Леонид Ильич решил убить его! Но чем? В этих дурацких американских туалетах не было ни единого подходящего предмета. Тогда он скинул башмак и, схватив его, замахнулся для удара. Мужчина ловко перехватил его руку и завернул ее за спину.

Небритое лицо неизвестного оказалось позади, у самого уха, и он проговорил на чистом русском языке:

– Здесь письмо. На конверте адрес. Но не надо бросать его в почтовый ящик. Вручишь сам, лично.

Леонид Ильич опасливо покосился на конверт, который мужчина всовывал ему во внутренний карман.

– Там нет ничего запрещенного, наркотиков? – задыхаясь от страха, спросил директор балета.

– Бо личное письмо, – твердо произнес незнакомец, освобождая захват.

Евсюхов потупился. Наконец мужчина понял его. Он вынул бумажник и вытащил несколько стодолларовых купюр. Затем, сунув их в нагрудный карман Евсюхова, произнес:

– А еще я обещаю, что никто не узнает твоей тайны. У нас ведь статья за мужеложество не отменена!

Затем странный тип ушел, а директор балета остался еще на какое-то время.

А когда наконец решился покинуть свое убежище, его едва не сбил с ног человек, ворвавшийся в туалет, словно у него был понос. От удара у встречного из нагрудного кармана выпали авторучка и носовой платок. Подобрав их, Евсюхов огляделся, однако мужчина словно сквозь землю провалился. Или исчез в открытом окне, откуда ярко светила луна. Машинально сунув предметы в карман, Леонид Ильич отправился в гостиницу.

С тех пор Евсюхов потерял покой. Не зная, куда спрятать проклятое письмо, он постоянно перекладывал его с места на место. Соблазн просто выкинуть был огромен, но страх разоблачения пересиливал…

Когда пересекали границу, то спокойствия ради он подсунул конверт в вещи одной из балерин. А забрал его уже в автобусе, когда ехали из Шереметьева. Тогда же и обнаружил в своем кармане еще два предмета. Платком он брезгливо обернул конверт, а авторучкой еще долго пользовался.

Поначалу Евсюхов собирался отнести письмо адресату. Затем испугался. А вдруг это шпионаж? И явка уже провалена? Тогда набросятся на него молодчики с автоматами и посадят лет на десять. А в тюрьме обязательно узнают о происшествии в туалете итальянского ресторана в Нью-Йорке и опустят. Только теперь уже по-серьезному…

Он вскрыл конверт, но, когда ознакомился с содержанием, испугался еще больше. Решил не связываться. Сунул конверт с письмом в первую же попавшуюся книгу и забыл.

С тех пор жизнь сильно потрепала директора балета. Он не кривил душой, когда говорил, что сгубила его женщина. Сначала он несколько лет спокойно жил с Графом. А затем встретил ее…

Жанна, наполовину бурятка, приехала в Москву, и от увиденного ее прекрасные раскосые голубые глаза так широко раскрылись, что пройти мимо он не смог. Молодая женщина стояла на площади трех вокзалов, и черные прямые волосы спускались по плечам практически до талии. Оказалось, она приехала просто посмотреть столицу. Ей надо было лишь одно: чтобы кто-то поводил ее по местам, где собираются писатели, композиторы, артисты и художники. И Евсюхов полностью оправдал ее желания.

Они каждый день закатывались в ресторан Дома писателей и гуляли на всю катушку. Денег на женщину катастрофически не хватало, но Евсюхов и подумать не мог, что все в один прекрасный день может пойти по-другому. В ход пошли фирменные шмотки, аппаратура, привезенная из-за заграницы, украшения и хрусталь. Затем он принялся приторговывать реквизитом.

Но чем скуднее становились возможности, тем сильней разгорался ее аппетит. Жанна оказалась из тех женщин, чью страсть необходимо было постоянно подпитывать пачками купюр. Она была создана для прожигания жизни. И в один прекрасный момент Евсюхов понял, что он слишком беден для жизни с ней. Ее общество начинало тяготить, и он всерьез раздумывал, кому бы из богатых врагов подарить машинку для перевода денежных знаков в фонтаны веселья.

Однажды, сидя в ресторане Дома композиторов в задумчивом одиночестве, он услышал голос, обращенный к нему. Оглянулся – от соседнего столика к нему наклонился известный на всю страну поэт-песенник Никифор Могилевский, усмехнулся и по-свойски, на «ты», спросил:

– Слушай, старик, а что это за шикарная женщина с тобой все время?

– Бо какая? – ответил таким тоном Леонид, словно у него их несколько десятков.

– А раскосенькая.

– Да так, просто подруга, – вспомнил Евсюхов. – А что, нравится?

– Не то слово. Ночами снится! – не стал отпираться песенник.

– Ладно, забирай, – сыграв захмелевшего купчика, соизволил согласиться Евсюхов, уже начинавший верить, что ему никогда не избавиться от Жанны.

– Царский подарок! – воскликнул классик советского романса. – Уж и не знаю, как тебя благодарить.

– Бо очень просто, – подсказал Евсюхов. – С тебя коньяк.