Расследование по делу Штальберга длилось недолго, чуть более месяца. Следователь по особо важным делам сразу заговорил о политической подоплеке. Революционные кружки, расплодившиеся еще в конце прошлого века как ядовитые грибы после дождя, добрались уже и до провинции. Политические убийства были модны, а в данном случае обращали на себя внимание типичные обстоятельства: убийство крупного чиновника недавним студентом. Естественно, по политическим мотивам. Арестованный по подозрению в убийстве инженер Александр Батурин, правда, ни в какие кружки не входил — как ни старался следователь, здесь никаких ниточек обнаружить не удалось. Однако имелись прямые доказательства убийства, вплоть до орудия преступления. Свою вину молодой человек упорно отрицал, но факты свидетельствовали против него. Его поймали на месте преступления. Заместитель погибшего Штальберга Львов, чей кабинет располагается рядом, увидел Батурина выходящим от Штальберга в «непотребном», как выразился Львов, виде — возбужденного, с перекошенным от недавнего напряжения лицом, почти невменяемого. Он заподозрил неладное, заглянул в кабинет начальника и, найдя его удушенным, вызвал полицию, а Батурина задержал.

Факты осмотра тела подтвердили показания свидетеля: потерпевший был удушен принадлежащим Батурину кашне. Что кашне батуринское, засвидетельствовали многие. Сам подследственный, конечно, утверждал, что потерял шарф в минувшую среду. Твердил: «Кажется, забыл у Штальберга». «Возможно, Владимир Иванович нашел у себя дома кашне и принес в присутствие, чтобы вернуть мне?» — растерянно спрашивал он. Услышав последнее, следователь саркастически рассмеялся: «И сам себя удушил?» Ссылки обвиняемого на то, что он шел показать Штальбергу какие-то стихи, тоже ни о чем не говорили. В стихах, правда, не нашли предосудительного.

Мотив преступления прослеживался легко: конечно, как и предполагалось, вольнодумная зараза. Что ж, что не входил в кружок?! Батурин четыре года учился в Московском университете, набрался там свободомыслия, переводил вольнодумца Гейне… Он нередко высказывал самые свободные мысли. И главное, за несколько дней до преступления молодой человек, будучи приглашенным на прием к начальнику Смоленской почтово-телеграфной конторы, поссорился с хозяином. При ссоре присутствовали другие гости, некоторые подтвердили, что недавний студент, сильно горячась, требовал от Штальберга создания вольнодумного журнала, на каковое действие тот, будучи законопослушным гражданином, не соглашался.

Убийство Штальберга наделало много шума в городе. Во-первых, Владимира Ивановича многие смоляне знали и сожалели о его гибели, во-вторых, это было первое за много лет в Смоленске «политическое» убийство. Да и семью Батуриных в городе знали до сих пор с лучшей стороны…

— Вот каково деток своих в университет посылать, — сокрушался инспектор Борныго. — Грех сказать, но ведь хорошо, что бедный Николай Александрович до сего прискорбного события не дожил! Не судил ему Господь такой горести!

Окрестные помещики задумались, отправлять ли детей в университет — вольнодумство распространяется из столиц, уже и до наших благословенных мест дошло. «Благодетеля своего убил!» — вздыхали знавшие историю отношений Штальберга и Александра Батурина.

Ольга Павловна, матушка Александра, когда до нее дошла горестная весть, слегла сразу. Думали, не встанет, однако она поправилась, начала хлопотать за сына; в вину его она не верила. Лиза Аргунова ее навещала, поддерживала. Петя, Лизин брат, тоже приходил; он собирался осенью в университет. Родители брата и сестры Аргуновых не верили в «университетскую заразу», как и в виновность Батурина, считали произошедшее трагической случайностью. Поддерживали вдову Батурину и еще некоторые горожане. Сотрудник «Смоленских ведомостей» Николай Афанасьевич Семенко, владелец типографии Моисей Давыдович Гуревич, иеромонах Авраамиевского монастыря отец Игнатий в суде свидетельствовали о благонадежности Батурина, объясняя ссору со Штальбергом не зловредными намерениями, а молодостью и пылкостью характера подозреваемого. Учитывая смягчающие обстоятельства, Батурина осудили на три года каторги с последующим поселением в местах не столь отдаленных.

Двадцать пятого июня он был отправлен по этапу. А через три дня прогремел сараевский выстрел. Началась мобилизация. Многие были мобилизованы и в почтово-телеграфном ведомстве. Убийство Штальберга и осуждение Батурина как-то быстро померкло, перестало быть главной темой разговоров горожан. Петя Аргунов, отложив мечту об университете, записался «охотником», то есть добровольцем, в кавалерийский полк и был отправлен для обучения в Новгородскую губернию. Родители и сестра переживали за него, но и гордились.

Одна Ольга Павловна начавшуюся войну почти не заметила; все события трогали ее постольку, поскольку они были полезны или вредны в свете хлопот за сына. Она упорно хлопотала даже после его отправки: писала прошения губернатору, потом в Петербург о пересмотре дела. Сочувствующие боялись, что она помешается. Внушали ей, что она должна беречь себя, чтобы дождаться возвращения Саши. Не такой большой срок три года, а с поселением потом отдельно хлопотать надо будет. И кому, если не ей? Так что необходимо беречь себя для Саши.

В августе Аргуновым удалось увезти ее в поместье. Ольга Павловна в это лето резко постарела, но постепенно успокаивалась, смирялась. Надо ждать. Если не отпустят через три года в Смоленск, она сама к нему поедет.

Полуэктов подумывал об аресте Левонина. Некоторые основания для ареста имелись: к подозрениям о том, что он взял бейсболку, добавились отпечатки пальцев в квартире убитой Аргуновской — это уже было серьезно. Сразу после убийства Данилкиной к Полуэктову приходил ветеран милиции, бывший участковый Потапов. С Петровичем — так его сослуживцы звали — Полуэктов начинал службу сержантом в одном отделении. Теперь Петрович, который имел к делу личный интерес, так как был знаком с подозреваемым Лукиным, пришел уговаривать майора проверить отпечатки пальцев в квартире Аргуновской. Полуэктов, будучи убежденным, что отпечатки ничего нового не дадут, все же пошел навстречу старику: о Потапове у него остались хорошие воспоминания — честный был участковый и опытный, кое-чему даже научил его тогда.

«Пальчики» взяли у хозяев квартиры и у Данилкина, а после показаний Лукина насчет бейсболки и у Копыловой с Левониным. И, к удивлению майора, это лишнее, замедляющее расследование действие неожиданно дало результат! Кроме ожидаемых отпечатков Лукина, в квартире оказались отпечатки Левонина.

— Век живи, век учись — дураком помрешь, — бормотал Полуэктов, разглядывая результаты исследования «пальчиков». Он любил всякие поговорки и присловья.

Левонин явился ровно в два, как было назначено. Был он хорош собою, одет дорого и стильно, смотрел на следователя спокойно. Ну-ну. Это уже второй раз его Полуэктов допрашивает. Перед снятием пальчиков спрашивал, конечно, только о бейсболке. Левонин тогда подтвердил, что встретил Лукина, выходящего из салона красоты без головного убора, но утверждал, что больше он ничего о бейсболке не знает и не видел ее в салоне. В отличие от Копыловой он не изображал из себя невесть что. Держался просто, на вопросы отвечал четко и, вопреки ожиданиям Полуэктова, серьезно, без иронии. Все равно он был Полуэктову крайне несимпатичен. Самоуверенный слишком. И пижон.