В душе у Валентина затеплилась надежда. Неужели все объяснялось так просто? Роуз просто боялась боли? Если это была истинная причина, чисто физиологического характера, а не проблема, как он боялся, с их взаимоотношениями, то, несомненно, этому можно помочь!

— Что вызывает боль, доктор Гэар?

— Чтобы определить это, я должен обследовать вашу супругу.

Валентин задумался. Ему и самому было непросто заставить себя прийти к этому человеку; как же он мог доверить обследование Роуз незнакомцу? Валентин выбрал доктора Гэара, потому что другие врачи, а их в Восточной Африке не так-то много, были частью общества, поэтому риск распространения сплетен становился очень велик. Доктор Гэар же был здесь новеньким: он только что приехал из Америки и еще не успел обзавестись дружескими связями.

— Шесть месяцев назад она родила ребенка, — сообщил Валентин. Он не хотел признаться себе в том, что холодность Роуз началась задолго до рождения Моны; не понимал, что хватается за соломинку.

За двадцать лет своей медицинской практики доктор Грэа провел множество таких частных консультаций. Все они были похожи друг на друга как две капли воды: жена не отвечает на сексуальные ласки или вообще противится им; муж погружается в самокритику и сомнения насчет своей мужской состоятельности.

Ну и женщины пошли! Только и говорят, что о контроле рождаемости и праве голоса. К чему противиться своему единственному предназначению на этой земле — рождению детей? Они поднимают вокруг родов много шумихи, хотя их создали исключительно для этой цели!

— Вы сможете ей помочь? — спросил Валентин, молясь, чтобы ответ будет простым.

Врач начал что-то писать на листе блокнота. Ему хотелось признаться, что он сам сделал бы на месте графа: заявил о своем законном праве мужа и наплевал на ее протесты. Но вместо этого доктор Гэар сказал:

— Я выписал легкое снотворное. Оно позволит ей расслабиться. Большинство проблем в таких случаях возникают из-за напряжения в… тазу. Несколько доз лекарства помогут избавиться от проблемы. — Он вырвал страницу из блокнота и протянул ее Валентину.

Выйдя из здания, обшитого вагонкой и рифленым железом, Валентин закрыл глаза рукой, защищаясь от яркого экваториального солнца, и глубоко вздохнул. Он готов был кричать от радости.

Он упивался уникальным воздухом Восточной Африки, светом, который, как казалось, делал более отчетливыми контуры, детали и цвета. Из-за того, что Найроби располагался на расстоянии пяти тысяч футов выше уровня моря, воздух был кристально чистым; его не отравляли ни промышленные выбросы, ни выхлопные газы автомобилей — те несколько автомашин, что ездили по грязным улицам Найроби, были не в счет.

Когда граф приехал сюда сражаться с немцами, он был просто зачарован этим светом — не только ярким, но и невероятно легким, просто невесомым. «Свет, — думал Валентин — должен иметь плотность, как любой другой предмет. Например, солнечный свет в Англии утяжелялся туманами и дымками, соленым морским воздухом. Но здесь, в Британской Восточной Африке, солнечный свет был чистым, прозрачным, невесомым, придающим окружающим его предметам, даже самым невзрачным почти сверхъестественную четкость. Убеленные сединами старики-старатели на своих тощих ослах, отдыхающие под дневным солнцем запыленные чернокожие африканцы и прозаичные старые дома из дерева и железа, покрытые пылью и грязью, — все, казалось, купалось в этом неописуемом великолепии.

Валентин Тривертон любил Найроби. Будучи однажды ослепленным светом этого зарождающегося под солнцем города, он понял, что никогда больше не сможет жить в Англии.

Но Найроби привлекал его не только своим светом. Это был живой, дышащий, пульсирующий город с великолепным — Валентин был уверен в этом — будущим. И хотя война уже закончилась и войска королевской армии были отосланы домой, новая волна поселенцев осаждала берега Восточной Африки: бывшие английские солдаты, получившие от правительства дарственные на землю, буры из Южной Африки со своими крытыми фургонами и длинными вереницами мулов; пробивные дельцы и их собратья-жулики, ищущие способы быстро разбогатеть; индийцы в тюрбанах со своими смуглыми женами и выводками детей; белые поселенцы, приехавшие в поисках новой жизни; надменные молодые чиновники в чистых отутюженных униформах цвета хаки, в больших пробковых шлемах с блестящими кокардами впереди и длинными, похожими на хвосты выдр полями сзади; и, наконец, посреди всего этого, с безмятежным и непроницаемым выражением лица, кому, казалось, нечем было заниматься, кроме как сидеть в пыли и наблюдать за происходящим, — африканцы, которые жили на этой земле задолго до того, как другим пришла в голову мысль приехать сюда.

Найроби был небезопасным местом, где почти каждый человек носил оружие, где постоянно вспыхивали пожары, переполненный и грязный индийский базар был очагом эпидемий. Этот шумный город был наводнен телегами, запряженными волами, всадниками на лошадях, рикшами и редкими автомобилями. Но это был единственный город на земле, где граф Тривертон чувствовал себя как дома.

Достав из кармана рубашки сигару и закурив ее, Валентин, думая о том, где ему искать работающую в воскресный день дюка ля дава, аптеку, наблюдал за формированием колонны, отправляющейся в охотничью экспедицию.

Такие колонны были уже вчерашним днем, и в скором времени им предстояло совсем исчезнуть с лица земли, по крайней мере, в Восточной Африке: людей постепенно заменяли машины. Сотня аборигенов получала свои ноши. Меньше чем через час колонна выползет из Найроби, словно черная многоножка. Завершал процессию белый охотник-профессионал, следом за которым шли потеющие богатые клиенты. Носильщики несли свои ноши на головах, как это делают африканские женщины, поскольку носить груз на спине считалось для них унизительным. Ноши имели ограничения по весу: для людей — 60 фунтов, для ослов — 120 фунтов. Но для нош африканок, носивших их на головах, никаких ограничений не предусматривалось.

Валентин повернул голову и посмотрел на отель «Король Эдуард». Как приятно было вспоминать, что пятнадцать лет тому назад здесь не было ничего, кроме палаток и болота. А до этого — всего лишь крошечная речушка и несколько разбросанных по разным местам кланов масаи.

Найроби родился всего несколькими годами позднее, чем сам Валентин; граф был решительно настроен взрослеть и стареть вместе с этим городом.

Миранда Вест положила ложку, вытерла руки о передник, подошла к окну и выглянула на улицу. Лорд Тривертон предупредил ее о том, что сегодня остановится у нее, перед тем как отправиться на север, на свою плантацию.

Она хлопотала на кухне своей маленькой гостиницы, готовясь к воскресному вечернему чаепитию, на подготовку которого у нее ушло практически полдня: к таким вещам она подходила со всей тщательностью и ответственностью. Слава о чаепитиях, устраиваемых в гостинице Миранды Вест, доходила даже до Уганды, и многие поселенцы проделывали длинный путь, чтобы только посидеть за одним из ее столиков. Сегодня, как обычно, все будет забито до отказа, так что придется накрывать столы на веранде и даже на улице. Если граф не приедет в ближайшее время, ей не удастся побыть с ним наедине. А это было единственное, ради чего Миранда Вест жила.