– Так думают далеко не все, Ниночка. Точнее, за исключением тебя, наверное, только я сам. Да и я, вероятно, тоже не считаю этот мир своим…

Он смолк, и Нина слышала, как в полной тишине тикают часы – тик-так, тик-так, тик-так…

Словно отсчитывая последние секунды их отношений, которые переживали, судя по всему, самый сильный кризис с момента их знакомства.

– Женечка, но какое это имеет значение? – вскричала Нина, а доктор ответил:

– Для тебя – никакого. А для всех остальных – огромное.

И тихо добавил:

– Хотя ведь и для тебя наверняка тоже огромное, не так ли, Ниночка?

И снова это невыносимое: тик-так, тик-так, тик-так…

Девушка, чувствуя, что у нее на глазах слезы, заявила:

– Ну почему мы сейчас говорим об этом, Женечка? Кстати, может, тебе просто поведать всем правду и рассказать, откуда ты пришел?

Тот упрямо качнул головой, и Нина взмолилась:

– Ну почему нет? Почему ты скрываешь?

Может, потому, что в литературном мире, откуда он бежал, он совершил преступление? И, не исключено, даже и не одно?

– Нет, Ниночка, мы об этом уже много раз говорили, и я ничего никому говорить не буду. На то есть свои причины. И вообще, я не обязан ни перед кем оправдываться, доказывая свою невиновность. Но тут, у вас, меня изначально считают потенциально способным на любую пакость только по той причине, что я, хоть и такой же, как ты, все же иной!

Нина закричала:

– Я так не считаю, Женечка!

Правда не считала?

Он, вздохнув, произнес:

– Увы, Ниночка, и ты тоже считаешь. Правда, не так, как другие, но все равно, постоянно расспрашивая меня о моем прошлом, доказываешь мне: принять меня таким, какой я есть, ты не можешь. Вернее даже, не хочешь!

Он опять поднялся с явным намерением уходить, и Нина, вскочив с табуретки и перегородив дверной проход, безапелляционно заявила:

– Пусть и считаю, на это у меня, как и у тебя, Женечка, есть причины. Но это не значит, что я такая же, как и все. Я ведь готова тебе помочь здесь и сейчас. В отличие от всех остальных. Весь вопрос в том, готов ли ты принять мою помощь?

Доктор, стоявший уже напротив нее, смотрел Нине в глаза, и девушка не отводила взгляд. Да, в их взаимоотношениях было много недосказанностей, обид и разочарований, но от этого она любила доктора Дорна, своего доктора, только сильнее.

А вот он ее?

Тот же, вдруг широко улыбнувшись, подошел к Нине и поцеловал ее. Причем так страстно, как уже давно не целовал.

Ну да, они ведь были каждый в своем литературном мире и виделись урывками.

Может, зря?

– Значит, поможешь? – спросил он. И Нина, в ответ целуя его не менее страстно, после долгой паузы, во время которой для них не существовало ни единого иного мира, кроме этого, в котором не было никого, кроме них самих, с готовности подтвердила:

– Помогу!

И, подтолкнув доктора Дорна обратно к табуретке, сказала:

– Ну а теперь продолжай свой рассказ! Ты ведь знаешь, кто подлинный информатор, который сливает конфиденциальные сведения парижскому профессору?

Доктор Дорн, уже не хмурясь, а улыбаясь, с аппетитом прикончил принесенные им для Нины пирожные и ответил:

– В этом-то и суть, что нет. Хотя есть у меня пара зацепок, которые я в последнее время и прорабатывал.

Ага, вот чем объяснилось его долгое и частое отсутствие!

Отсутствие, которое явно не пошло на пользу их отношениям.

– А парижский профессор? – спросила Нина. – Он знает?

Доктор повел плечами.

– Он знает, что информацию ему поставляет доктор Дорн. А кто для всех доктор Дорн? Это я!

У Нины на языке вертелась фраза о том, что, если бы доктор, ее доктор, сообщил всем, и ей тоже, кем является на самом деле, это, возможно, все упростило бы и даже сняло с него обвинения… Но она так и не решилась сказать это вслух.

– И вообще, Ниночка, моя подлинная сущность не имеет отношения к сливу информации!

Не имеет, с этим Нина была согласна, но заставляет всех думать, что ему есть что скрывать – и что он способен на любое преступление.

Всех, кроме нее самой.

Кроме нее самой?

– Но тогда кто? – спросила Нина, не желая снова вступать в бесплодную и столь опасную для их отношений дискуссию.

И доктор Дорн усмехнулся:

– Если бы я знал, то сам бы вывел на чистую воду информатора, который использует мое имя, подставляя меня под удар наших литературных дементоров. А они ведь ведут меня, Ниночка, и рано или поздно схватят…

Нина резко заявила:

– Как схватят, так и отпустят! Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, Женечка!

Хотя сама понимала, насколько наивно звучали ее слова. Тех, кто оказывался в руках литературных хранителей, никогда больше не видели.

Ни живыми, ни мертвыми.

О том, что происходило с несчастными, ходили разнообразные жуткие слухи. И все сходились в том, что в лучшем случае их отправляли в своего рода ссылку в какой-то кошмарный литературный мир (коих было великое множество, взять того же Стивена Кинга!) – без возможности выбраться оттуда.

В лучшем случае.

А в худшем? Думать об этом не хотелось.

Нина знала, что не допустит ничего подобного в отношении доктора, ее доктора. Однако тут стенаниями и пустым сотрясанием воздуха помочь было нельзя, требовалось действовать.

И она была к этому готова.

– Дело в том, что они работают над тем, чтобы лишить меня возможности переходить через портал, Ниночка. И у них это получается. В последний раз я едва сумел открыть дверь, и дело вовсе не в том, что я не завершил свою миссию, а в том, что они используют свои технические возможности, чтобы запереть меня там, как в тюрьме.

– Но это же незаконно! – заявила девушка.

И доктор усмехнулся:

– Ну, для них я и сам вне закона. Ты же знаешь, как обо мне многие думают, в особенности среди власть предержащих в сфере литературных порталов: выскочка, шпион, предатель.

Нина знала. И доктор привел еще самые невинные выражения.

– Ты не можешь ходить, Женя, а я могу. Итак, что ты сумел выяснить?

Доктор, снова достав из кармана пиджака книжку парижского профессора, хлопнул ею о кухонный стол.

– Это – его первая, и, думаю, искать надо именно в этом литературном мире. Я пытался, но к однозначному результату не пришел…