Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не могу, – дрожащим голосом ответила Полина, не решаясь отпустить всхлипывающую внучку.
– При-не-си… Ты должна… Потом дверь…
Полина Михайловна отстранила Ольгу, прислонила ее к Марье – девочка даже не заметила подмены – и выбралась, опрокинув стул. Старуха с девочкой даже не вздрогнули, зато Степан с Ираидой колотили в дверь все сильнее и сильнее:
– Ма-а-ать! Открой! Открой!
Полина принесла бутылку с крещенской водой и чистое новое вафельное полотенце.
– Гостям приготовила? – захихикала Марья и обильно смочила ткань водой из бутылки.
Полина Михайловна ничего не ответила, только покачала головой.
Когда Степан с Ираидой ворвались в дом, старуха Косых бережно обтирала Ольгино лицо влажным полотенцем. Девочка была в забытьи.
– Убью-у-у, – выдохнул Степан и направился к Марье.
– Убил уже один такой, – беззлобно ответила старуха и посмотрела на Звягина. – Дочь возьми. Уснула. На кровать отнеси.
Степан дрожащими руками поднял девочку и, сдерживая рыдания, понес в родительскую спальню. Марья не отставала ни на шаг. Велела положить на Зямино место. Ольга даже не пошевелилась. Старуха перекрестила девочку и протянула Степану полотенце:
– Рви, – просипела она.
Звягин попытался – мокрое полотенце не поддавалось.
– Зубами рви… – просипела Марья.
Степан надорвал край, и полотенце затрещало. Старуха приняла оба обрывка. Один протянула Полине:
– У порога положи. Под ноги.
Второй обрывок тщательно свернула и приказала Степану:
– Отца приподними.
Тот трясущимися руками повернул Зиновия Петровича на бок, Марья расправила под ним кусок полотенца, нашла иконку, дождалась, пока Степан все поправит, и уважительно бережно скрестила Зямины руки.
– Ну вот и все… Дай воды, – обратилась к Ираиде.
Та, опухшая от слез, разом осунувшаяся и страшная, принесла стакан. Старуха сделала глоток, обрушилась на стул и жалобно попросила:
– На улку меня…
Степан с женой, притихшие, измученные, вывели под руки трясущую головой Марью и усадили точно на то место, где ровно час назад дожидалась она их меченую дочь. Спустя какое-то время Ираида выглянула с крыльца и нашла скамейку абсолютно пустой. К дому потянулись люди. Полина Михайловна встречала печальных гостей. Степан курил на веранде. Ольга мирно спала. До самого вечера.
Когда начало смеркаться, Ираида засобиралась домой:
– Я уж, Степ, не вернусь, сидеть с вами не буду – все-таки дети. Оставлять боязно…
Ираида Семеновна уже было собралась пересказать свекрови вчерашние приключения Оли и Вовки, да та вовремя невестку остановила:
– Иди-иди, Ира. Мы сами здесь побудем, – и с мольбой взглянула на сына.
Степан с готовностью кивнул головой, но на всякий случай жене предложил:
– Сами дойдете или проводить?
Полина Михайловна с недоумением взглянула на сына. Теперь пришла невесткина очередь показывать благородство:
– Чего удумал? Это еще зачем? Вроде не ночь на дворе. С Ольгой вмиг добежим.
Как вообще могла представить Ираида свою дочь бегущей, особенно после пережитого кошмара и нескольких часов глубокого сна, было одному Господу Богу известно. Девочка еле держалась на ногах, беспрестанно зевала и таращила полузакрытые отекшими веками глаза. Впрочем, мать ее это не смущало. Сказала – добежим, значит, добежим.
Ее упорное стремление домой было вполне объяснимо. Ираида Семеновна тревожилась за оставленного в гостях у Татьяны сына. Осиротевший Вовка уже битый час подвывал, стоя у окна, отчего новоиспеченная нянька испытывала если не бешенство, то, во всяком случае, жуткое раздражение. При этом Татьяна периодически косилась в сторону сидящего на диване мужа и злилась еще больше. Тот всем видом своим показывал, уставясь в телевизор, что дети – совершенно необязательное, а возможно, и абсолютно нежеланное явление в семейной жизни. Еще полчаса, и Татьяна с готовностью бы с ним согласилась, но пока данное подруге обещание удерживало ее от напрашивающегося само собой вывода.
– Слышь, Вов, ты чего ревешь-то?
– К м-а-а-ме хо-чу-у-у…
– Да придет твоя мама! Никуда не денется! – пообещала Татьяна.
– До-о-о-олго… – противно хныкал Вовка.
– Да где же долго?! – полувозмутилась-полусогласилась соседка. При этом она не переставала думать о том, как это похоже на бесшабашную Ирку! Бросить ребенка и испариться в неизвестном направлении. И хотя Татьяна прекрасно знала, куда и по какому поводу отправилась Ираида, ее не покидало чувство уязвленного самолюбия и обиды: «Господи! И вот таким-то людям ты даешь детей? Да еще двоих!»
– Эй, парень, – снисходительно протянул развалившийся на диване сосед, – иди, что ли, сюда, телик посмотрим…
– Нет, – отказался мальчик покинуть свой наблюдательный пункт.
– Да ладно тебе! Не мужик, что ли? – неожиданно точно попал Татьянин муж в нежное Вовкино сердце.
– Мужи-и-ик, – протянул младший Звягин и шмыгнул носом.
– Ну, раз мужик, так и иди сюда. Футбол смотреть будем.
– Зачем ему твой футбол? – заревновала Татьяна. – Может, мультики где показывают?
– Ты бы про мультики еще в двенадцать ночи вспомнила! Воспитательница хренова.
Слово «хренова» Вовке было хорошо знакомо, ласкало слух, и поэтому на соседа тот посмотрел уважительно.
– Футбол? – скупо уточнил мальчик.
– Футбол. Наши с югославами, – ответил Татьянин муж, не отрываясь от экрана.
Вовка подошел. Сел рядом. Правда, на достаточном расстоянии. Прокашлялся и, глядя в телевизор, не поворачивая головы, между прочим, сказал соседу:
– А мама Ольгу убила.
– Не по-о-онял? – занервничал любитель футбола и беспомощно посмотрел на жену.
– Ты че несешь? – закудахтала Татьяна. – Ты че несешь, дурень?
– Мама… убила… Ольгу, – старательно и медленно повторил Вова. – Вот и нет никого. Дома у нас. Теперь, наверное, ее в землю зароют.
– Ттты этто… – начал заикаться сосед, разом утративший интерес к футболу, – тты этто брось, парень. Чушь такую нести – убила!
– Она убила, – стоял на своем Вовик. – Ольга сначала нам не родная была. – Татьяна с мужем переглянулись. – А потом ведьмой стала и из дома ушла. Тогда мама тоже ушла, чтобы убить…
– Ой, бля-а-а, – застонал Татьянин муж. – Чикатило!
– Сам ты Чикатило! – разобиделась за подругу Татьяна. – Идиот просто! Вон, – женщина ткнула рукой в окно, – Ирка с Ольгой идут. Ну ты, Вова, сказочник! Ты смотри больше никому такое не говори.