С военной централизацией как неотъемлемой и едва ли не важнейшей составной частью процесса формирования раннемодерных государств был связан и другой, не менее важный процесс изменений, на этот раз в сугубо военной сфере. Благодаря британскому историку М. Робертсу он получил название «военная революция». И, поскольку его концепция нашла живой отклик и поддержку в научном сообществе, активно включившемся в разработку новой концепции[172] и нашедшем следы нескольких подобных «революций» в далеком (и не столь отдаленном) прошлом, то, для отличия этой «революции» от других, ей предшествовавших и наследовавших, ее еще нередко именуют сегодня «огнестрельной» или «пороховой». Правда, тезисы Робертса, сформулированные им на основании изучения особенностей развития Шведского королевства в раннем Новом времени, сегодня уже не выглядят столь же убедительно, как шестьдесят лет назад, однако, вне зависимости от того, является ли тот или иной историк приверженцем «революционной» или же «эволюционной» школы, все они сходятся на том, что в XV–XVII вв. облик европейских армий и военного дела радикально переменился. В число этих перемен, обусловленных прежде всего освоением и широким распространением огнестрельного оружия, вошел и существенный, в разы, а то и в порядки, рост численности вооруженных сил государств, втянувшихся в процессы «пороховой революции».

Русская земля, которая начала втягиваться в «военную революцию» с конца XIV в. (когда разными путями, с Востока, через Поволжье, и с Запада, через Литву и Ливонию, в русские княжества стало проникать огнестрельное оружие, сперва артиллерийские орудия, а затем и ручное), не избежала этой общей закономерности. В удельный период русские рати не отличались многочисленностью – сотни, в лучшем случае первые тысячи и крайне редко, когда они переходили рубеж в 10 тыс. бойцов. В очерке, посвященном русской логистике, мы приводили заимствованные из летописей, повествующих о событиях 1-й половины XV в., конкретные примеры численности княжеских дворов и русских ратей – сотни и первые тысячи, не более того, и это даже в том случае, если в поход выступало несколько князей со своими «полками». Впрочем, это и неудивительно, если княжеские дворы насчитывали по несколько десятков или сотен всадников, равно как и «городовые» «полки» (территориальные формирования, состоявшие из проживавших на территории того или иного уезда или волости вотчинников с их людьми).

Чтобы собрать под свои знамена действительно «тьмочисленную» рать в 10 и более тыс. всадников (как и в средневековой Европе того времени, полноценным воином на Руси считался все-таки всадник, а пешцы с городов играли вспомогательную роль), нужны были экстраординарные усилия и совпадение множества благоприятных обстоятельств, объективных и субъективных. И подобные случаи в итоге можно сосчитать буквально на пальцах одной руки. Поход тверского князя Михаила Ярославича против непокорных новгородцев «со всею силою тферскою и низовьскою» в 1316 г. мы уже упоминали. В этом же ряду стоит и знаменитый поход Дмитрия Ивановича на «прямое дело» с темником Мамаем, когда московский великий князь «совокупил» примерно два десятка княжеских дворов и «городовых» «полков», и другой поход Дмитрия Ивановича спустя шесть лет на Новгород, когда под его знаменами собралось примерно в полтора раза больше «полков», и предшествовавший двум этим походам не менее значительный по составу и численности участвовавших в нем «полков» поход Дмитрия на Тверь в 1375 г.[173]

Однако, подчеркнем это еще раз, собрать столь значительную для действий в поле можно было лишь на непродолжительный срок, для решения конкретной задачи (выделено нами. – В. П.). Но не более того! «Успех всеобщей мобилизации зависел от сотрудничества с удельными князьями и боярами и, конечно, – указывал русский историк Г. В. Вернадский, – от отношения к ней народа в целом. Поэтому мобилизация была возможна в тот период только в момент угрозы национальной безопасности (выделено нами. – В. П.)…»[174] Содержать же большую рать ни один князь в то время сколько-нибудь длительное время был физически просто не в состоянии, да и долго удерживать в повиновении своих союзников-князей, заносчивую и горделивую «меньшую братью», было крайне сложно, если вообще возможно. Дмитрий Иванович имел печальную возможность убедиться в этом в 1382 г., а его внуку Василию II во время Войны из-за золотого пояса – а хоть и накануне печальной памяти битвы под Суздалем, проигранной во многом и из-за того, что на помощь к Василию не явились его двоюродный брат Дмитрий Шемяка со своими союзниками.

Но вот проходит еще несколько десятков лет, и уже в 50-х гг. XV в. мы видим, что великий князь без особого труда может выставить в поле 10–15 тыс. хорошо вооруженных и оснащенных всадников. Еще бы – после окончательной победы над Юрьевичами Василий II избавился ото всей своей «младшей братьи», которая внушала хоть малейшие сомнения в лояльности его власти, а оставшиеся князья, приученные к повиновению, безропотно садились в седло по первому великокняжескому слову. Сын Василия, Иван III, создатель единого Русского государства, обладал еще большими ресурсами и властью, чем его отец. Более того, он не только фактически довел до конца «военную централизацию», подчинив своей воле практически все военные силы Русской земли, но и проводил с конца XV в. поэтапно поместную реформу, наращивая численность конного войска за счет наделенных поместьями детей боярских.

Изменяется при Иване III и характер военных действий – кампании отличаются большей длительностью и охватывают огромные пространства, особенно в сравнении с прежними временами, когда полки редко ходили дальше, чем на 2–3 дневных перехода от родного дома. И для Ивана III не было большой проблемой отправить сразу несколько ратей против противников в разных концах своего государства – например, как это было в 1502 г., когда его сын Дмитрий Жилка с 18–20-тысячным войском пошел осаждать литовский Смоленск, а еще примерно 10–12 тыс. воевали с ливонцами на псковском направлении[175].

Сын Ивана Василий III продолжил дело своего отца. При нем окончательно были подчинены московской власти Рязань (1521 г.) и Псков (1510 г.), в 1514 г. завоеван Смоленск. Все это позволило ему в годы первой Смоленской войны 1512–1522 гг. посылать против великого литовского князя и короля польского Сигизмунда I несколько армий, действовавших одновременно на нескольких направлениях, общей численностью от 13–15 до 20 тыс. «сабель» и «пищалей». А в 1521 г. на двух «фронтах», «южном» «татарском» и «западном» «литовском», Василий выставил и того больше ратных, до 55 тыс. конницы и пехоты![176] И это не считая многочисленной «посохи», выполнявшей вспомогательные работы – дорожные, саперные, обозные и пр. Подчеркнем – еще сто лет назад войско в 10 тыс. всадников представлялось экстраординарным, но сменилось три поколения – и московские государи без особого труда практически ежегодно (sic!) способны послать на своих «государских неприятелей» пару таких ратей в одну кампанию, и при этом иметь еще и некоторый резерв на всякий случай.