У лейтенанта Шейскопфа объяснение было наготове.

— Йоссариан — это фамилия Йоссариана, сэр, — объяснил он.

— Хорошо, допустим, что так. Так вы не шептали Йоссариану, что мы не сможем вас наказать?

— О нет, сэр. Я сказал ему шепотом, что вы не сочтете меня виновным.

— Может быть, я слишком глуп, — прервал полковник, — но я не улавливаю разницы. Да, я, наверное, здорово глуп, если не улавливаю разницы.

— Ммм…

— Вы — несчастный сукин сын! Вы согласны с этим? Не лезьте со своими объяснениями, когда вас не просят! Если я что-то утверждаю, я ни от кого не требую разъяснений. Так вот, вы — несчастный сукин сын, не так ли?

— Нет, сэр!

— «Нет сэр»? Значит, вы считаете меня жалким лгуном?

— О нет, сэр…

— Тогда вы — несчастный сукин сын, правильно?

— Нет, сэр.

— Вы что, драться со мной собираетесь?

— Нет, сэр.

— Вы признаете себя несчастным сукиным сыном?

— Нет, сэр.

— Будь ты проклят, тебе явно не терпится подраться со мной! Да я сейчас перепрыгну через этот стол и вытряхну из тебя твою трусливую, вонючую душонку, которой цена два вонючих цента в базарный день, да еще переломаю тебе руки и ноги!

— Переломайте, переломайте! — закричал майор Меткаф.

— Меткаф, вы — вонючий сукин сын! Я же вам приказал заткнуть свою вонючую, трусливую, дурацкую глотку.

— Слушаюсь, сэр. Извините, сэр.

— Вы лучше не извиняйтесь, а заткнитесь.

— Я попробую, сэр. Не попробуешь — не научишься. Это единственный способ научиться, сэр.

— Что это такое? Откуда вы взяли?

— Все так говорят, сэр. Даже лейтенант Шейскопф говорил.

— Вы говорили?

— Да, сэр, — сказал лейтенант Шейскопф. — Так все говорят.

— Ну хорошо, Меткаф. Может быть, вы все-таки попробуете заткнуть вашу дурацкую глотку и тем самым научитесь ее не разевать? Итак, на чем мы остановились? Прочтите мне последнюю строчку стенограммы.

— «Прочтите мне последнюю строчку стенограммы» — прочел капрал, который знал стенографию.

— Да не мою последнюю строчку, идиот! — загремел полковник. — А чью-нибудь еще!

— «Прочтите мне последнюю строчку стенограммы», — прочитал капрал.

— Да это тоже моя последняя строчка! — завизжал полковник, становясь пунцовым от гнева.

— О нет, сэр, — запротестовал капрал. — Это уже моя последняя строчка, раз я прочитал ее вам секунду назад. Неужели вы не помните, сэр, всего лишь секунду назад…

— Ах боже ты мой! Прочтите мне его последнюю строчку, идиот! Как ваша фамилия, черт побери?

— Попинджей, сэр.

— Отлично, вы — следующий на очереди. Как только кончим его судить, возьмемся за вас. Ясно?

— Да, сэр. В чем меня будут обвинять?

— Какая разница! Вы слышите, господа? И он еще спрашивает! Скоро узнаете, Попинджей. Как только мы покончим с Клевинджером, в ту же секунду вы и узнаете. Ваш отец — миллионер или сенатор?

— Нет, сэр.

— Тогда считайте, Попинджей, что вы сидите по горло в дерьме, и притом без лопаты. А может быть, ваш папенька — генерал или член правительства?

— Нет, сэр.

— Прекрасно. Чем же занимается ваш папенька?

— Он умер, сэр.

— Превосходно. В таком случае вы на самом деле вляпались по уши, Попинджей. Ваша фамилия действительно Попинджей? Вообще, что это еще за фамилия такая — Попинджей? Что-то она мне не нравится.

— Попинджей — это фамилия Попинджея, сэр, — объяснил лейтенант Шейскопф.

— В общем, мне все это не нравится, Попинджей, и мне не терпится вытряхнуть из вас вашу вонючую, трусливую душонку и переломать вам руки и ноги. Кадет Клевинджер, повторите, пожалуйста, черт вас побери, что вы там шептали или не шептали Йоссариану вчера вечером в сортире?

— Слушаюсь, сэр. Я сказал, что вы не сочтете меня виновным…

— Вот отсюда и начнем. Что конкретно вы имели в виду, кадет Клевинджер, когда говорили, что мы не сочтем вас виновным?

— Я не говорил, что вы не сочтете меня виновным, сэр.

— Когда?

— Что «когда», сэр?

— Проклятье! Вы опять решили меня изводить?

— Нет, сэр. Прошу извинения, сэр.

— В таком случае отвечайте на вопрос. Когда вы не говорили, что мы не сочтем вас виновным?

— Вчера поздно вечером, в сортире, сэр.

— Это единственный раз, когда вы этого не говорили?

— Нет, сэр, я всегда не говорил, что вы не сочтете меня виновным, сэр. Йоссариану я сказал, что…

— Никто вас не спрашивает, что вы сказали Йоссариану! Мы вас спрашиваем, что вы ему не сказали. Нас вовсе не интересует, что вы ему сказали. Ясно вам?

— Да, сэр.

— Тогда продолжаем. Так что вы сказали Йоссариану?

— Я сказал ему, сэр, что вы не сочтете меня виновным в нарушениях, которые мне приписывают, и восторжествует…

— Что восторжествует? Не бормочите себе под нос!

— Прекратите бормотать!

— Слушаюсь, сэр.

— А уж если вы бормочете, так не забудьте пробормотать слово «сэр».

— Меткаф, опять вы, мерзавец…

— …восторжествует справедливость, сэр, — пробормотал Клевинджер. — Я сказал, что вы не сочтете меня виновным и вост…

— Справедливость? — удивленно спросил полковник. — Что такое справедливость?

— Справедливость, сэр, — это…

— Истинная справедливость — это прежде всего несправедливость, — усмехнулся полковник и стукнул жирным кулаком по столу. — Я тебе сейчас растолкую, что такое справедливость. Справедливость — это удар коленом в живот. Это — когда пыряют снизу ножом в горло, под подбородок, исподтишка. Справедливость — это когда в темноте без предупреждения бьют по голове мешком с песком или прыгают на горло и душат. Вот что такое справедливость! Если мы хотим стать сильными и крепкими, чтобы победить макаронников! Стрелять с бедра! Понял?

— Нет, сэр.

— Ты мне не сэркай.

— Слушаюсь, сэр.

— И когда вы не сэркаете, вы обязаны прибавлять «сэр», — отчеканил майор Меткаф.

Клевинджер, конечно, был виновен: иначе как же можно было бы его в чем-то обвинять! И поскольку единственный способ доказать его виновность заключался в том, чтобы признать его виновным, так и было сделано. Клевинджера приговорили к пятидесяти семи штрафным маршировкам. Попинджея посадили под замок — чтобы впредь было неповадно… А майора Меткафа отправили на Соломоновы острова закапывать трупы. По субботам Клевинджер был обязан пятьдесят минут шагать взад и вперед перед домом начальника военной полиции с незаряженной винтовкой, оттягивающей плечо.