Сам Петр пристрастился к безудержному пьянству в компанейской атмосфере московской Немецкой слободы, расположенной вблизи царского дворца в Преображенском, где он провел почти всю свою юность. Пожалуй, неудивительно, что в тамошнем окружении он свел знакомство с виноторговцем Монсом (отцом Анны и Виллема, которые впоследствии были оба интимно связаны с императорской семьей) и с двумя много пьющими военными – швейцарцем Францем Лефортом и шотландцем Патриком Гордоном. В частности благодаря тесной дружбе Петра с Лефортом дворец последнего использовался для приемов, банкетов и иных празднеств, на которых происходило «пьянство так великое, что невозможно описать», по словам одного современника272. Впрочем, тогда подобное времяпровождение было далеко не чуждо и европейским дворам. Стоит лишь вспомнить грубые выходки Tabakskollegium («Табачной коллегии») Фридриха Вильгельма I при прусском дворе, в которых существенную роль играл алкоголь273. Хотя увлечение Петра алкоголем могло приводить в замешательство, а иногда и пугать, все же сетования, содержащиеся в описаниях Корба, Берхгольца и других иностранных наблюдателей, следует соотносить с распространенным за границей представлением о русских как о закоренелых пьяницах274. Петр, несомненно, был способен сдерживать себя при необходимости. Например во время Великого посольства принцесса София Ганноверская отметила после встречи с Петром в Коппенбрюгге, что «он не напился допьяна в нашем присутствии, но как только мы уехали, лица его свиты вполне удовлетворились»275.

Печально известный Всепьянейший собор, который издавна ассоциируется с гедонистическими наклонностями Петра, зародился в начале 1690-х гг., когда Петр был еще сравнительно волен предаваться своим наклонностям вдали от непрерывной череды церемониальных обязанностей, которые выполнял его брат и соправитель, царь Иван V. Недавнее исследование Всепьянейшего собора отступает от традиционной интерпретации этого института как вакханалии или пародии на религию. Оно сосредоточено на роли Собора в жизни двора, ибо многие его члены занимали ключевые посты в петровской гражданской и военной администрации276. Э. Зитцер также убедительно доказывает, что Всепьянейший собор и другие пародийные развлечения Петра, вроде военных игр или потешных свадеб, были далеко не простыми проявлениями гедонизма или безбожия, а служили сплочению компании его «птенцов» и демонстрации их роли в «добывании порядка из хаоса»277.

Выдержка из мемуаров датского посла при петровском дворе, Юста Юля, предлагает еще одну возможную мотивировку этих буйных попоек. «Но (при этом) сам царь редко выпивает более одной, или, в крайнем (случае), двух бутылок вина, так что на столь многочисленных попойках я редко видал его совершенно – что называется как стелька – пьяным. Между тем (остальных) гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого (на уме). Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю, так как из (их) взаимных укоров ему (открываются) их воровство, мошенничество и хитрости, и он пользуется случаем, чтобы наказать виновных»278. Е.В. Анисимов связывает этот комментарий со своим общим наблюдением о роли надзора и доносов в петровской России. В том же ключе он позже приводит пример графа П.А. Толстого, которого Петр обвинил в том, что он притворяется пьяным, чтобы наблюдать за своими товарищами в компрометирующей ситуации себе в пользу279. Петр внимательно следил за тем, чтобы его собутыльники не отставали от него (а то и превосходили, как в случае, отмеченном Юстом Юлем) по внушительному количеству выпитого. Берхгольц записал замечание царя во время пира по случаю военно-морского парада в Петербурге 11 августа 1723 г. о том, что «тот бездельник, кто в этот день не напьется с ним пьян». Он заставил всех присутствующих продолжать попойку до утра280. Можно предложить несколько объяснений этому принуждению к пьянству. Некоторые из них находят дополнительные подтверждения в контексте петровского царствования. Испытания, которым подвергались царские гости, можно рассматривать как форму жестокого (чтобы не сказать, мучительского) развлечения царя. В частности от принудительного питья тостов по какому-либо случаю гости не могли отказаться в присутствии царя281. Эти испытания применялись одинаково к мужчинам и женщинам. Берхгольц не без ужаса повествует о примерном наказании жены гофмаршала князя В.Д. Олсуфьева, немки по имени Ева (и с ней еще 29 женщин), за то, что она не была на маскараде в ноябре 1721 г. Ей пришлось выпить штрафной кубок, хотя она была беременна на последнем сроке. В результате наутро она родила мертвого ребенка282 283.