«Кто поверит, что рассказ может жить одним стилем, без содержания, без сюжета, без интриги? Дикая чепуха». Вот у вас как раз есть и содержание, и интрига…

— Вам нужно пожить в большом городе, — добавил Зыцерь.

Учитель часто с ностальгической тоской говорил о Питере, рассказывал о своих необыкновенных друзьях в ЛГУ, где он учился, об институте Герцена, куда они ходили в знаменитый клуб, где директором работал легендарный армянин Охаян, который был знаком еще с Маяковским и со всей литературной богемной элитой тех времен, и про которого студенты говорили без злобы: «Всегда небрит и вечно пьян директор клуба Охаян».

— Вы можете перевестись после первого курса в ЛГУ или хотя бы в тот же пединститут Герцена, — сказал учитель. — Если надумаете, я дам вам рекомендательные письма. У меня есть друзья, которые преподают в том и другом вузах.

— Не знаю. Отец серьезно болен. Если с ним что-то случится, мать не сможет мне помочь материально. А на стипендию прожить сложновато.

— Ну, я жил. Подрабатывал. Это не проблема. И не обязательно вагоны разгружать — других вариантов много. А что с отцом?

— Во время войны он находился в Тегеране, в группе советских войск. При ликвидации одной диверсии получил контузию. Почти полгода лечился в Тегеране, в Ашхабаде. Вернулся совершенно больным.

Трудно было говорить о болезни отца, потому что это касалось его страданий и моего бессилия изменить что-то к лучшему. Первое время с отцом случались припадки, после которых он долго не мог прийти в себя. Его необратимо пораженный мозг жил за счет всех жизнеспособных органов, которые отдавали свои силы и сами оставались без защиты… Я пытался лечить отца, но мог только унять боль во время приступа. Обычно в такой день отец чувствовал вялость, сонливость, у него пропадал аппетит, все время хотелось пить, и он спешил отпроситься с работы, потому что головная боль появлялась внезапно и быстро усиливалась, пока не обрушивалась всей мощью; переставала существовать стройная реальность, она уступала место хаосу. Мозг кипел и череп распирало изнутри. Отец перетягивал голову полотенцем и стягивал узел все сильнее и сильнее, словно укреплял череп. Когда человеческое терпение кончалось, из отцовского горла вылетал стон, больше похожий на рев раненого зверя. Он катался по кровати и прокусывал наволочку подушки, пытаясь заглушить боль.

Со временем моя помощь дала результаты: организм отца постепенно начал справляться с болезнью, но из-за ослабления иммунной и нервной систем развились побочные симптомы — слабость, быстрая утомляемость. Все закончилось двумя инфарктами.

Последние годы отец уже не работал, но получал какую-то особую пенсию, которая была значительно выше обычной инвалидной, и лечился он в привилегированной обкомовской поликлинике…

Всего я Зыцерю не рассказывал, хотя он знал о моих злоключениях с особыми способностями.

Не знаю, сознательно или случайно мы оказались в тот вечер возле институтского общежития, но Юрий Владимирович вдруг попросил:

— Володя, вы не могли бы вызвать Милу?

Выглядел он смущенно, и, видно, чувствовал себя неловко, потому счел необходимым добавить:

— Мне нужно с ней увидеться.

Это прозвучало как-то по-детски.

— Конечно, — сказал я.

— Восемнадцатая комната на втором этаже, — торопливой скороговоркой проговорил Юрий Владимирович.

Я знал, в какой комнате живет Мила; мы с Лераном как-то заходили к ней за конспектами.

В этот раз Мила, увидев меня, удивленно приподняла бровь.

— Вот сюрприз! Ты один? — спросила она, и мягкая улыбка появилась на ее прелестном личике.

— С Зыцерем. Он ждет на улице.

— И чего вы хотите? — улыбка стерлась, и голос Милы стал строгим.

— С тобой Юрий Владимирович хочет поговорить. Выйди.

— А если не выйду? — губы Милы скривились в нервной усмешке.

— Твое дело. Только это неправильно. Он что, тебя съест?

— А чего ты меня ему сватаешь? — теперь в голосе Милы сквозило раздражение. — Роль свахи тебе не идет.

— По дружбе. Я уважаю этого человека.

— Но ты меня не уважаешь, — с обидой сказала Мила.

— Ты — это другое, — ляпнул я, сознавая, всю неуместность и бессмысленность этой фразы.

— Дурак ты! — сказала в сердцах Мила и повернулась, чтобы уйти.

— Так ты выйдешь? — бросил я вслед.

Мила ничего не ответила и даже не обернулась. Я постоял чуть и пошел на улицу.

— Ну, что? — спросил нетерпеливо Зыцерь.

— Не знаю. Я сказал.

— Ну, а она? Она-то что? — Зыцерь волновался, как мальчишка-первокурсник на зачете. Мне стало его жалко, и появилось раздражение против Милы. Но странно, в глубине души зашевелилась вдруг мыслишка о том, что хорошо, чтобы она не вышла.

— Я не понял. Ничего не сказала. Подождем?

— Подождем, — с готовностью согласился Юрий Владимирович.

Мила вышла минут через пятнадцать. Она как-то косо посмотрела на меня, а я побрёл на остановку. При этом я чувствовал себя предателем и одной, и другой стороны.

Глава 13

Бедный, пропащий Стас. Ухудшение здоровья отца. Леран женится на Лике. Юрка о браке Лерана и о Лике. Прохиндей Лобода и профессорская дочка. Via dolorosa — путь страданий.

— Встретил Стаса Красовского, — сказал Валерка Покровский.

— Пьяный? — почему-то спросил я, хотя знал, что он от водки лечился.

— Трезвый, но дурной. На идиота смахивает. Обидно. Был такой чувак веселый, душа нараспашку. Анекдоты хорошо травил. А теперь… Уж лучше б пил. Видно, от антабуса мозги набекрень свихнулись.

— От какого антабуса? — удивился я. — Он же рассказывал, что с матерью к гипнотизеру ходил, после чего пить бросил.

— Да как же, бросил, — Валерка мрачно сплюнул под ноги. — Две недели не пил, держался. А потом она его достала…

— А как же ты говоришь, трезвый? — не понял я.

— Так ты ничего не знаешь? — сказал Валерка.

— Я знаю только то, что Стаса давно не видно, а что, да как, откуда мне знать?

— Когда Стас снова запил, отец хотел его в армию отправить, а комиссия завернула. Не знаю, что она там нашла, а, может, пожалела — батька-то сгоряча это дело затеял. А только получилось еще хуже. Отец взял, да и определил Стаса в психушку. А в психушке ломают так, что не то что пить, жрать не захочешь. Через полгода Стас вышел, только это вроде как уже и не Стас. Я с ним про институт, а он: «Я не пью, я вообще не пью. Вот видишь, деньги всегда есть» и лезет в карман, трясет четвертными. Я ему про наших девок, а он опять: «Я не пью, я вообще не пью». Так я и думаю, лучше б пил. Хмельной он был интереснее.

— И чем он сейчас занимается?

— Да ничем. Говорят, учебный