Николаевича, очевидно плохо закрепленное, не выдержав перегрузок, сорвалось с креплений и чудом не погубило тогдашнего председателя Комитета строительства и архитектуры Верховного Совета СССР.

Начались новые перегрузки, к которым наши хрупкие земные организмы были явно не приспособлены. Непреодолимая тошнота подступила к горлу.

– Господи, – рыдала Гонсалес, – спаси и помилуй, ну скажи, за что? Зачем я с вами связалась, зачем согласилась!

– Простите, – сказал Ельцин, – это, очевидно, из-за меня…

Небольшая речка вдалеке показалась единственным спасением – пилоты хотели сесть «на брюхо» и приказали нам сгруппироваться. Но опять ничего не получилось – почти не работали закрылки, а планировать с выключенными двигателями они не рискнули. Речка была узкая, извилистая, и пилоты могли промахнуться и больше не запустить двигатели. Мы снова резко пошли вверх.

Летчики решили демонтировать правое сиденье штурмана, они отвернули какими-то приспособлениями крепления люка и с помощью ручной лебедки и троса с огромным трудом вытянули – возможно, не до конца – злополучное шасси.

Топливо не безгранично, радиосвязи не было. Никаких визуальных ориентиров в горах нет. В общем, ничего нет – только небо и горы.

«Если мы обретем здесь вечный покой, – подумал я, – то уже никто и никогда нас не найдет. Даже похоронить по-людски не смогут».

В голове всё время вертелись слова песни Высоцкого: «… лучше гор могут быть только горы…». Нет, Владимир Семенович, подумал я, вы не правы, все-таки равнина гораздо лучше и надежнее.

Вот и еще одна гора. Хотелось зажмуриться от ужаса; все безумно устали. Благополучно обошли ее и.… Мы глазам своим не могли поверить: маленький местный аэродром был прямо под нами, совсем рядом. Что это: интуиция штурмана или судьба?

Первая поспешная попытка сесть чуть не оказалась последней. Пилот, не имея по радио указаний диспетчера, пытался посадить самолет наугад. Потом нам объяснили, что садиться надо было только против ветра. А ветер оказался сбоку.

В результате сильный порыв ветра опрокинул самолет на левое крыло, и оно едва не зацепилось за покрытие взлетной полосы. Потом еще один заход. К счастью, исправно работали оба двигателя, чем и воспользовались опытные пилоты для изменения направления посадки.

На поле аэродрома появились «скорая» и старая пожарная машина.

Спасибо работникам наземных служб аэродрома, которые поняли, что ситуация аварийная и с помощью сигнальных флажков показывали летчикам направление ветра, чтобы они смогли правильно выбрать одну из двух полос и направление посадки.

По лицам пилотов я понял: это, очевидно, их последняя попытка. До земли оставалось совсем немного, вот она – рядом, можно садиться, но вновь неудача. Пилот попытался снова набрать высоту, но закрылки не работали, и измученный маневрами самолет почти рухнул на взлетно-посадочную полосу и стал прыгать, как мячик. Сильнейший удар пришелся на хвостовую часть, где сидели Ельцин и Суханов. Их подбросило, оба одновременно вскрикнули.

Борис Николаевич вышел из самолета с трудом, но без посторонней помощи. Пожал руки пилоту и штурману:

– Спасибо, здорово умеете ругаться, ребята. Хорошо звучит «сволочи» по-испански… Молодцы.

И повернувшись к Галине:

– Еще раз извините, такая у нас работа. Но Бог все-таки есть.

Он поспешил в диспетчерскую аэродрома, закусив нижнюю губу. Начала побаливать спина. Обследование самолета местным механиком подтвердило наши подозрения: он полагал, что скорее всего – саботаж.

Немедленно гостеприимный хозяин – президент Каталонии господин Жорди Пужоль прислал за нами свой реактивный самолет с вооруженной охраной, которая уже никого не подпускала к самолету до самого вылета.

Как назло, теперь мы попали в грозовой фронт. Самолет как щепку бросало из стороны в сторону; поздно вечером измученные, но живые и счастливые, что наши приключения закончились, мы прилетели в Барселону.

Ельцину становилось хуже, но он отказался от помощи, с трудом вышел из машины и поспешил в гостиницу. Нас поселили в хорошей высотной гостинице «Принцесса София», из окон которой открывался великолепный вид на город. Немного погуляли по городу. Борису Николаевичу становилось всё хуже и хуже.

– Встретимся завтра утром, – не глядя на нас, сказал он, поднимаясь в свой гостиничный номер, где провел бессонную от боли ночь.

Рано утром в понедельник 30 апреля, отказавшись от завтрака, Борис Николаевич поехал на радио давать интервью. Мы сидели вдвоем на заднем сиденье автомобиля. Всё чаще Ельцин закрывал глаза и откидывал голову назад. От резкой боли в позвоночнике он начал терять сознание. Срочно вернулись в гостиницу, отменили интервью и вызвали врача. Узнав об аварии, он предположил, что это травма позвоночника: необходимо срочно ехать в больницу и провести обследование. Ельцин долго отказывался.

– И не такую боль терпел, скоро пройдет.

Только он успел это сказать, как вновь потерял сознание. Мы со Львом Сухановым хотели посадить его в «скорую помощь», но услышали твердый отказ. Сели в легковую машину и, как назло, попали в пробки часа пик. Бесконечные торможения и разгоны просто добивали Ельцина.

Когда мы приехали в госпиталь, то с трудом уложили его на каталку и повезли на рентген. В тот момент он уже был частично парализован.

С каждым часом состояние Ельцина ухудшалось. Консилиум местных врачей пришел к единодушному заключению: необходима срочная операция. Главный хирург госпиталя профессор Льевет объяснил мне: от сильного вертикального удара раздроблен на мелкие куски один из межпозвоночных дисков. Многочисленные острые осколки при малейшем движении травмировали и защемляли нерв.

– Еще немного – и наступит полный паралич, – сказал главврач госпиталя.

В это время Борис Николаевич ненадолго пришел в себя, ему предложили немедленную операцию, иначе начнутся необратимые процессы.

– Немедленно сделайте мне новокаиновую блокаду, и я полечу в Москву.

В такой критический для своей жизни момент он думал о предстоящей первомайской демонстрации. Той самой, когда Горбачёв и его сторонники вынуждены были покинуть трибуну под громкий свист разгневанных демонстрантов.

Позже с большим трудом разыскали какого-то русского врача. Его заключение также не обнадеживало: «Лететь в Москву Ельцин уже не может, и пока вообще такие операции у нас проходят с серьезными осложнениями, в лучшем случае несколько месяцев он будет прикован к постели, а в худшем – паралич, это навсегда».

Ельцин продолжал отказываться от операции. По телефону его соединили с Наиной Иосифовной. Разговора я не слышал, но думаю, что и она тоже убеждала его согласиться на операцию.

Поскольку хирургическое вмешательство должно было быть очень сложным, кто-то был обязан письменно взять на себя ответственность и дать согласие на ее проведение. Борис Николаевич постоянно отнекивался. Его уже парализовало почти на 70 процентов.

Тогда я сказал, что являюсь депутатом от округа, где проживает пациент, то есть фактически доверенным лицом Ельцина, беру всю ответственность на себя и даю согласие на срочную операцию.

Директор госпиталя вызвал своего адвоката, они долго совещались. Составили необходимый документ. Его подписал я и потом предложил присоединиться Льву Суханову. Он согласился, хотя, конечно, будучи помощником Бориса Николаевича, он не решался с ним открыто спорить.

Когда Ельцин узнал, что документ нами подписан и я сказал, что операционная зарезервирована и идет активная подготовка к самой операции, он (мне показалось) с облегчением, что это не его решение, махнул рукой и тихо сказал: «Предатели…» Врачи поняли этот жест как долгожданное согласие на операцию и пошли готовить всё необходимое. Всё закрутилось, связались с Наиной Иосифовной…

Началась сложная, многочасовая операция. Буквально под микроскопом предстояло освободить нервные окончания от осколков раздробленного межпозвоночного диска. Малейшее неосторожное движение скальпелем могло обернуться для Ельцина полным параличом.

Врачи говорят, что это была точка невозврата. Если бы Бориса Николаевича вовремя не оперировали, то, скорей всего, он навсегда остался бы инвалидом, прикованным к коляске.

Я позвонил на барселонское телевидение, чтобы отменить встречу Ельцина с руководителями коммунистических партий в прямом эфире. Программа была заявлена за две или три недели, в студии собрались многие политики. Огромный зал был переполнен приглашенными. Общественность Барселоны загодя пришла на встречу с «анфан террибль» советской перестройки.

Организаторы попросили, чтобы вместо Ельцина выступил я в качестве основного оппонента. Пришлось покинуть госпиталь и срочно выехать на телевидение.

Вечером, часов в одиннадцать, Бориса Николаевича повезли в операционную. Операция и теледебаты проходили почти одновременно. Все передачи по телевидению