Я хочу поблагодарить тебя за твое терпение, мудрость и братскую заботу, которую я чувствовал все пятьдесят лет.

Кто знает, если бы судьба не подарила мне встречу с тобой в 1963 году, может, я сегодня был бы уже каким-нибудь олигархом или агрессивным диссидентом.

Станислав Ежи Лец однажды заметил, что несгибаемая позиция – это временами результат паралича. Но твоя несгибаемость уникальна тем, что всю свою жизнь ты исповедовал принцип: «Если не можешь жить в стране, которую любишь, люби страну, в которой живешь».

Спасибо тебе за этот главный урок, который ты мне преподал своей жизнью.

Население наше сейчас из кого состоит? Из гастарбайтеров, председателей жюри и Жерара Депардье. Сидение в жюри – первый шаг к творческому забвению. Второй шаг – когда прекращают звать в жюри. Кто меня не раздражает во всех жюри – Хазанов и Ярмольник. Это логичная часть их дарования.

Я сам иногда влипаю, а в основном влипал в сидение в жюри. Но сейчас окончательно с этим завязал, потому что чувствую себя там необыкновенно неуютно. Но вот по случаю 55-летия КВН Саша Масляков уговорил меня как человека, который действительно был в одних из первых жюрях КВН, посидеть. Зрелище это было, конечно, и трогательное, и немножко наивно-подозрительное, потому что на сцену выходили несвежие «Новые армяне», а в жюри сидели не менее несвежие старые евреи.

«Точь-в-точь», «Один в один», «День в день», жюри, жюри, жюри… «Минута славы» – много это или мало? Если проецировать на вечность – маловато. А если учитывать ужасы кастинга и суровость судей, где сногсшибательная Рената Литвинова, теряя свой загадочный шарм, косноязычно умиляется висящей на веревке малолетке, а увидевший первый раз в жизни симфонический оркестр Светлаков снисходительно журит, по его мнению, ничего ни в чем не смыслящих и старомодных Познера и Юрского, то тогда минута этой славы – это очень, очень много, почти космос.

Гений!

Привет!

Как ты?!

Не знаем, чего тебе пожелать.

А чтоб так все и оставалось!

Это прекрасно!

Как можно удержаться и не тиснуть в книжку такой возглас, как «гений!».

Всё, в чем я выхожу в свет, – это Ленкины привозы из-за рубежа: куртки, рубашки, обувь, кепки. Все это она в магазинах примеряет на мужа Толю, прибавляя на глаз 3–4 размера.

Моя жизнь – это:

У Чайковских всю жизнь – маленькие пуделечки, и все – Чама, Чама, Чама, Чама. Уже пятый или шестой Чама.

Я ставил в Театре сатиры спектакль «Слишком женатый таксист». Там по сюжету над квартирой главных героев живет пара милых «голубых», одного из которых зовут Микки. Второй прибегает вниз и все время в разговоре упоминает того: «Микки, Микки, Микки». В конце полицейский делает предупредительный выстрел в потолок, раздается страшный крик – это он попал в Микки. Когда я ставил этот спектакль, мы как раз приобрели собаку, вестхайленд-уайт-терьера. И назвали Микки. По примеру Леночки мы и следующую собаку тоже так назвали. У обоих Микки – одно лицо.

Микки (новый) нахален до предела. Очень обаятельный и страшно любвеобильный – абсолютно беспринципен в этом плане. Когда у нас в доме делали ремонт, то обнесли здание жуткими лесами, по которым ходили рабочие в шлемах. И если они шли через наш большой балкон, то Микки бросался к ним со страшным криком – целоваться. Он может зализать до смерти, если не оттащить, кого угодно – высотника, премьер-министра, бомжа. Идет человек, значит, нужно целоваться.

Особенно любит он Игоря Ширвиндта – так по паспорту зовут собаку Миши, в быту он Гоша. Чистокровная дворняга, но, видимо, в роду была такса, поскольку невысокая и очень длинная. Они с Микки все уступают друг другу, кроме хозяев. Как только Гоша положит голову кому-то из нас на колени, Микки с лаем и рычанием гонит Гошу: мол, у нас все общее, кроме этих.

Гоша не любит телевизор, а Микки смотрит часами молча, до появления животных. Тогда он бросается на экран, а если животное убегает, он мчится на балкон, думая, что оно убежало туда.

Я не верил, что собаки все понимают. Но это правда. Как-то проснулся летом часов в пять утра, и прошлый Микки тоже проснулся – сидит сонный и смотрит на меня. Я его спрашиваю: «Микки, может, творожку хочешь?» И он пожал плечами, мол, может, да, я еще не решил. Я обалдел.

Дорогой Шура,

ты, конечно, помнишь, как в дни нашей юности, года за два до твоего семидесятипятилетия, в ресторане Центрального дома литераторов, почти трезвые, так как были с женами, мы дали друг другу страшную клятву, что осенью возьмем напрокат машину и объедем всю Болгарию. Поскольку дело было в конце февраля, то до далекого сентября, как нам казалось, была еще целая вечность. Не могу сказать, что обсуждению этого грядущего болгарского путешествия мы посвятили весь вечер, но все же довольно долго рассуждали о том, на какой машине лучше ехать и из какого города разумнее выехать. Закусывая водку соленым огурцом, мы делились воспоминаниями о шопском салате (без лука, потому что ты его не любишь, – это я тебе напоминаю на всякий случай), спорили о том, какое мясо лучше жарить на скаре и какую рыбу можно выловить в Черном море прямо на леску – без спиннинга и удочки. Ну и, разумеется, перечисляли болгарских друзей – от Стоянки Мутафовой до Стефана Данаилова, которых надо будет навестить во время путешествия. Список этот, к ужасу наших жен, был огромен. Может быть, поэтому мы и не поехали в Болгарию семь лет назад. Хотя ежегодно продолжали мечтать об этом путешествии. Как известно, мечты продлевают жизнь, делают ее до конца не завершенной. Просто время от времени о них нужно вспоминать, чтобы они не растворились в небытии.

Замечу, что ты еще многого не сыграл. Помнится, когда мы обсуждали спектакль, в котором ты мог бы сыграть любовников всех времен и народов – от шестнадцатилетнего Ромео до восьмидесятилетнего Маттиаса Клаузена, тебе казалось, что для последней роли ты слишком молод. Но теперь ты сможешь понять, что такое страсть восьмидесятилетнего человека к восемнадцатилетней барышне.