Татьяна аж похолодела.

Гоша ведь опять успел обрасти. И был в желтой футболке.

14

Вернувшись домой, она стала ждать.

И дождалась: вечером появился Харченко. С двумя милиционерами.

– Привет, – сказал он.

– Добрый вечер.

– Где сожитель?

– Какой он сожитель?

– А кто?

– Никто.

– Хорошо. Где этот никто?

– Не знаю. С утра не видела.

– А утром видела?

– Сам знаешь, видела. Доложили уж, наверно.

– То есть понимаешь, зачем я пришел?

– Ну, понимаю. Исчез он. Опозорил меня на всю жизнь, – сказала Татьяна.

– Может быть. Но, Таня, извини: служба есть служба. Обыск придется устроить.

– Какой еще обыск? Ты бы постеснялся при детях! – указала Таня на головы Толика и Кости, высунувшиеся из своей комнатки.

Головы скрылись.

Костя сказал:

– Убью гада!

Он имел в виду не милиционера, а Гошу.

А Харченко продолжал:

– Пойми правильно: он украл деньги. Он живет в твоем доме. Что я должен делать?

– Не знаю! Он что, дурак, в этот же дом деньги тащить? Говорю тебе: исчез!

– Может быть. Но обыск придется произвести.

Татьяна представила, что Харченко найдет припрятанные доллары… Ей сделалось нехорошо. Но она крепилась.

– Минутку, – сказала она. – А санкция у тебя есть?

– Есть, – уверенно ответил Харченко, зная, что населению обычно достаточно одного лишь слова, бумагу показать оно редко требует.

Но Татьяна потребовала:

– Покажи!

Харченко разозлился:

– Ты так? Учти, Татьяна, ведь я сейчас обыск сделаю нормально, тихо, если найду, тебе ничего не будет за содействие. А хочешь санкцию – будет тебе завтра санкция. Но при понятых, при свидетелях, и тебе срок впаяют за содействие. Так что соглашайся по-хорошему.

– Если это называется по-хорошему… – тянула время Татьяна.

И тут в дом вбежал Лупеткин.

– Деньги нашли!

– Где?

– А кто-то прямо на рынок подбросил! Курылёв позвонил, караулит, нас ждет.

– Надо же, доложил, не взял! – одобрил поведение неведомого Курылёва лейтенант.

– А как возьмешь, там людей полно: торговцы до ночи бродят, ищут деньги. Я еще смеялся – на что надеются? Оказалось – есть на что!

Харченко, не задавая больше вопросов, направился к двери.

– А извиниться? – негромко спросила Татьяна.

Харченко обернулся. Извиняться ему не хотелось.

Но Татьяна очень уж ему нравилась.

– Извини, – сказал он. – Сама понимаешь: служба.

– Понимаю…

Милиция убыла.

Из-за окна послышался тихий шепот:

– Таня!

Татьяна выглянула.

Гоша скрючился под окном:

– Уехали?

– Вроде…

– Пить хочется. И поел бы чего-нибудь…

– Ну и сволочь же ты, Гоша! Исчезни, чтобы я тебя никогда больше…

– Погоди, все объясню!

И Гоша объяснил, сидя в сарае, куда Татьяна принесла ему поесть и попить:

– Сам не знаю, что со мной было. Будто кто-то в голове сидит и шепчет: возьми деньги, возьми деньги! Я ему говорю: да иди ты, а он…

– Кто?

– Не знаю! Ну, и схватил… Слушай! – Гоша вдруг перестал есть. – А может, меня зомбировали? Может, меня кто-то памяти лишил и настроил на то, чтобы я деньги украл? Но нелогично! – опроверг сам себя Гоша. – Украл – должен кому-то принести, так? А я обратно подбросил. Полдня за городом в лесу прятался. А потом сел и думаю: что же я делаю, идиот? Меня же видели. Меня же возьмут в первом населенном пункте!… Ну, и подбросил. Подкрался, там мент, люди… Так положил, чтобы свидетели были, что деньги нашлись…

15

Свидетели, милиционеры и потерпевшая, то есть продавщица, которая все плакала, но теперь от радости, считали деньги и составляли протокол.

– Столько было? – строго спросил Харченко после подсчета.

– Столько! До копейки! Я каждую продажу записываю! – ответила продавщица.

Харченко переглянулся с верным помощником Лупеткиным. Тот его понял: если бы недостача, можно было бы вернуться, продолжить разговор с Татьяной и организовать, как намечалось, обыск. А теперь, получается, нет повода. Даже если ее сожитель украл – докажи теперь. И, главное дело, вернул ведь. Это раньше считалось, что «не пойман – не вор», в новые времена проще и либеральнее: «вернул – не вор».

Милиционеров посильно отблагодарили за беспокойство, преследовать Гошу лейтенант Харченко не стал.

А Татьяна сказала с горечью Гоше в тот вечер, когда поила и кормила его, раскаявшегося:

– Никто тебя не зомбировал, а был ты, я вижу, в прошлой жизни ворюга последний! И деньги я твои поганые – сожгу!

– Какие деньги?

– Неважно. Слушай меня внимательно: либо ты остаешься и нормально живешь и работаешь, либо – прощай навсегда.

– Куда я денусь? – понурился Гоша. – Ты не бойся, если я и был вором, теперь я им быть не хочу.

– Ну, посмотрим. Буду тогда из тебя человека делать.

16

И Татьяна начала делать из Гоши человека. Приучила опять к тепличному хозяйству. Гоша сперва портачил, но потом научился и выполнял работу даже с удовольствием. Опять увлекся цветами.

С детьми уже не играл, но, уступая настойчивым просьбам товарищей Толика и Кости, намастерился снова выстругивать деревянные ружья и автоматы. И даже устанавливал на них стреляющие устройства, но безобидные: от дула идет резинка, натягивается, в нее вкладывается вишневая косточка, зажимается прищепкой – выстрел. Убойная сила меньше, чем у рогатки, а удовольствие то же.

В общем, понемногу все наладилось.

Харченко наведался пару раз и не нашел повода придраться.

Кумилкин как-то, проходя мимо дома, показал бутылку водки, купленную на пенсионные деньги дяди, и позвал с собой. Гоша отказался.

– Что, запретили тебе? – посочувствовал Кумилкин. – А я думал, ты нормальным мужиком стал. Серьезным.

На крыльцо вышла Татьяна и закричала:

– А ну, иди отсюда, Чумилкин! – Она знала от соседей, что так дразнили Юрия в детстве.

– Не обзывайся! – обиделся Кумилкин.