Она пропускает мимо ушей.

«Отличные продукты. Кофе, кексы, растительное масло, – распахивает кухонный шкафчик. – Это тебе не шуточки, – надкусывает синеватый белок. – Нормально, и краска совсем не чувствуется. Будешь? Ну, не хочешь, как хочешь. Слопаю сама. – Яна принимается за второе, с отпечатком розовой лисички. – Как твой Фридрих?» Она вытирает губы. На нижней остался след.

«В каком смысле?» – «В каком? В том самом».

Мне очень хочется рассказать.

«Так и сказал: просыпаюсь и?.. – она делает красноречивую паузу. – Ну, а ты? Сказала бы: я тоже просыпаюсь…» – «Но я же…»

«Да какая разница?! Может, и он не просыпается. Главное, вступить в разговор. Та-ак… – Яна смотрит внимательно. – Мать моя! Ты, часом, не влюбилась?! Учти, от любви глупеют». – «Я не глупею». – «Все, – она говорит. – Глупеют все. Нормальная химическая реакция».

Я не знаю химических реакций. Из школьной химии в моей памяти остались бессмысленные слова: перманганат калия, бутадионстирольный каучук.

«Кстати, как там с задачками?» – «Ну как… – Яна остывает. – Наладила контакт с математичкой. Отнесла макарон. Теперь, если что, позваниваю. Кстати, в воскресенье едем в Пушкин. Детям задали осенний гербарий». – «Может, без меня? Очень хочется выспаться». – «Ладно, – она разрешает. – Ты – добытчик. Имеешь право».

У меня сжимается сердце: она – моя единственная подруга, самый родной человек.

Я обнимаю ее за плечи, неловко чмокаю в макушку – между нами не приняты телячьи нежности.

«Ничего… Пробьемся…» – она бормочет, жмется ко мне.

* * *

«Мойте руки и – марш разбирать!»

Дети возятся в комнате. С кухни нам слышен их визг. На столе ворох кленовых листьев: желтые, красные…

«Жаль, что ты не поехала: тишина, красота… Народу – никого. Раньше какие толпы! А теперь – всё. Как вымерли».

Кленовые аллеи. Газоны, осыпанные золотом… От земли тянет прелью.

Как хорошо в покинутых местах, покинутых людьми, но не богами, и дождь идет, и мокнет красота старинных рощ, приподнятых холмами…

Юная нимфа, кутаясь в мраморные складки, торопится к своему любовнику…

Любовник муз уединенный…

«Мама, мамочка, – дочь вбегает в кухню, – тетя Яна сплела венок! Золотой!» – «В лицей не заходили?» – «Куда?» – «Мы же с тобой были… Ты что – забыла? Там учился Пушкин…»

«Ой! А тетя Яна купила нам Сникерсы , – она роется в кармашке. – Я хотела тебе оставить, а потом съела. Случайно. Ты не обиделась? Красивый, правда?» Она разворачивает пустую обертку.

«Выброси в помойку».

Александра прячет за спину: «Я же коплю. У нас все девочки копят. “Сникерсы” или “Марсы”. А тетя Яна сказала, что еще купит, и у меня будет больше всех. Звонок, звонок!» – бросается в прихожую.

«Не открывай, – я кричу вслед. – Спроси – кто?»

«Это папочка», – возится с тугими замками, приплясывает от нетерпения.

Он роется в портфеле. Вынимает шоколадный батончик. Александра подпрыгивает, чмокает его в щеку: «Ура! Еще один “Сникерс”!» Я говорю: «Витю угости».

Он пристраивает портфель, возится со шнурками. «Между прочим, – я бросаю тапки, – в доме двое детей». – «Она что – никогда не уходит?» – « Она , как ты изволишь выражаться, сидит с твоей дочерью».

За кухонной дверью маячит Янин силуэт.

«Привет семье, – мой бывший заходит в кухню. – Как поживаешь?» – «Твоими молитвами, – Яна выводит нараспев. – Пойду гладить листья. Завтра сдавать».

«Что сдавать?» – он смотрит ей вслед. «Кровь, – объясняю нежно. – Сдавать кровь». – «Она что – донор? – он изображает удивление. – А мне казалось – вампир».

Видимо, тоже шутка. Вроде той, с беременной старухой.

«Папочка! – Александра заглядывает. – Это из д’Артаньяна! Моя любимая песня».

Когда-а твой дру-уг в крови-и, а-ля гер ком а-ля ге-ер-о!

Когда твой дру-уг в крови, будь рядом до конца-а …

«Ты – серьезно? Она правда сдает? Но ты же, кажется , зарабатываешь…» Я подаю сухую ложку: «А ты?»

«Таким, как я, – он накладывает кофе, внимательно мешает в чашке, – нынешние времена не благоприятствуют, – намазывает масло. – Выживают самые предприимчивые. Интеллектуалы, напротив, вымирают». – «От голода?» – «Нет, – он жует сосредоточенно. – Женщины не вступают с ними в контакты, не позволяют передать генетический набор… »

«Ты собрался размножаться?» – «При чем здесь я? Я имею в виду тенденцию. Понадобились века мрака, чтобы человечество осознало главное: интеллектуальные усилия дают несопоставимый результат…» – «А сразу: и мозги, и предприимчивость?» – «Ну… – он крутит мокрой ложкой, – это вряд ли…»

«Извините, – Яна заходит в кухню, – я на минутку. Нам нужен утюг».

«А у вас, коллега, – он оборачивается, – есть какая-нибудь теория? По текущему моменту». – «Конечно, – Яна покачивает утюгом, – теория Дарвина. Выживает сильнейший. Слыхал про естественный отбор?»

«Вот, – он обращается ко мне. – Мы с коллегой пришли к одинаковым выводам. Причем независимо друг от друга, как Бойль и Мариотт. Я тоже полагаю, что многое начинается заново. Мы стоим на пороге, за которым брезжат новые смыслы. Наша задача – их обрести. Помните речь Кеннеди? – он заводит глаза к потолку, приосанивается: – “В истории человечества существует лишь малое число поколений, на чью долю выпала возможность защитить свободу в тот час, когда ей грозила опасность”… Мы, – он заканчивает торжественно, – именно такое поколение. Защита свободы – наше право и честь».

«Ты готовишься обратиться к нации?»

Яна оборачивается в дверях.

«Я готовлюсь обдумать и переосмыслить. Во всяком случае, ответить на некоторые вопросы…»

Она уходит, не дослушав.

Я спрашиваю: «Например?» – «Например, – он покачивает стоптанным тапком, – понять подспудные чаянья народа». – «Обратись ко мне, – я отодвигаю чашку. – И я объясню. Народ хочет жрать: пить кофе, мазать хлеб маслом». – «Это, – он возражает убежденно, – пока. Но потом, когда физиологические потребности удовлетворяются, народ начинает задумываться о смыслах. В сущности, это и есть европейская цивилизация – поиск подлинных смыслов. Постепенный, но неуклонный. Рано или поздно мы к этому придем».

Мне некогда заморачиваться на смыслах. «А если не придем?» – я задаю вопрос, на который не жду ответа.

«Тогда, вероятно, погибнем. Как нация. Но у меня, – он заключает уверенно, – есть надежда».

Он щелкает замками, достает обшарпанную тетрадку, читает вслух:

«“Революция – резкий слом сознания, замена устоявшихся традиций. Главные сломы идут в головах. В деятельности мозга возникает парадоксальная фаза: он перестает реагировать на действительность, зато, – его палец скользит по строкам, – усиливает реакцию на слова. Слова значат больше, чем факты”. Академик Павлов. Каково?» – «И что это объясняет?»