Пока что Лалловё решила не рисковать. Сказать по правде, она бы с превеликим удовольствием выпустила кишки толстячку-«рожденному», столь внезапно превратившемуся в проблему, вот только не имела понятия, чем тот так важен, и не желала, чтобы в итоге выпотрошили ее саму. Цикатрикс вовсе не была всепрощающей родительницей. Во всяком случае теперь. И сестра Лалловё служила тому свидетельством.

Потому Лалловё предпочла просто отсидеться в карете, припаркованной на углу Расчлененки и Руин. Тэм пытался привлечь ее внимание, но разве можно было ожидать, что Лалловё будет возиться с каждым покойником, пробудившимся в этом унылом, безжизненном краю? Она надеялась увидеть какую-нибудь вспышку или хотя бы облачко цветного дыма, которые могли бы подать ей знак. Вряд ли можно назвать ее ошибкой то, что она не сумела вовремя разглядеть одного-единственного толстяка, которого к тому же тащил на своей спине человек, чей цвет кожи позволял сливаться с местностью.

Она уже отдала необходимые распоряжения. Если чему Лалловё и научилась у Цикатрикс, так это тому, что свои лучшие планы нужно скрывать внутри еще более хороших планов. Леди расскажет Лалловё, что значил этот Купер и насколько хорошо он сыграл свою роль. Лалловё нужен был новый исполнитель; она устала разрушать этот город по кускам, убирая за раз только одного члена гильдии, торговца или монаха. Эшер все еще продолжал пакостить ей всякий раз, как только подворачивался удобный случай, как, например, сегодня, хотя и был лишь ограниченным, слабым существом.

Она прикрыла глаза, которые унаследовала от отца-человека, и вспомнила о доме, где проходило ее детство – прежде чем все полетело под откос, – попытавшись вновь вызвать к жизни то чувство покоя, что царило в садах Двора Шрамов. Ветви деревьев, изгибавшиеся над головой подобием церковных сводов, желтое и синее солнца, игравшие в салочки на небосклоне, грациозные тела и изящные черты сородичей. Лалловё тосковала по своей родине, пускай того дома, который она помнила, более и не существовало.

Даже у маркизы был тот, за кого она была в ответе. Нет, речь не о ее супруге, вопреки всем законам и традициям отказывающемся управлять своим домом и подчиненным ему округом. А ведь, будучи одним из тех немногих аристократов, кому удалось избежать навязанного князем безумного самозаточения под Куполом, маркиз вполне мог обрести весьма значительное могущество и вернуть этому городу хотя бы видимость порядка. Пустые фантазии; начать хотя бы с того, что он был не более чем воспитанным в роскоши мажором. Сразу после заключения брака с «иноземной беглянкой», леди Тьюи, Окснард Теренс-де’Гис отошел от дел. В последнее время он вообще редко появлялся на людях, и никогда – трезвым. Собственно, именно потому и оказалось столь просто заполучить контроль над всем его наследным имуществом, да и не только над ним.

Но вот мать… Цикатрикс обладала очень низким порогом терпения и экзоскелетом на термоядерной тяге. Вот и кто тут сможет помочь советом?

Размышления были прерваны приступом пронзившей ее голову боли, давно знакомой, но обычно возникавшей в других частях тела. Разлившись от одного виска до другого, она принесла с собой более чем простое послание. Где-то там, в месте, удаленном на целые миры и вселенные, королева фей готовилась отправить подарок своей единственной оставшейся дочери. А мамины подарки никогда не были приятными.

Лалловё допила остатки вина и вышла из оранжереи. Ни паркет в коридоре, ни пышные ковры под ее босыми ногами не издали ни единого звука. Она сорвала со стены один из свитков – плотная шероховатая бумага, окрашенная в цвет, который нельзя было назвать ни бежевым, ни белым, но только костяным, – и расправила его на столе, прижав камнями по углам. В оформленной в теплых тонах гостиной было куда темней, чем на залитой солнцем веранде, но глаза феи не нуждались в освещении.

Открыв ящик стола, развязав мешочек и развернув платок, она извлекла перьевую ручку, заправленную более чем особенными чернилами. По коже Лалловё побежали мурашки, когда она, поскрипывая пером, прочертила на листе непрерывную линию. Чернила разливались, словно не желая приставать к бумаге. В другой вселенной ее мать ощутила толчок и увидела полосу, которая вдруг лопнула и разделилась на две аккуратных дуги, создавая пространство там, где только что не было ничего. Листок пошел морщинами, раздираемый все расширяющимся овалом чернил. Черно-алая жидкость заполняла складки бумаги причудливой татуировкой, создавая заклятие, позволявшее матери переслать что-нибудь оттуда – сюда.

Колдовство, прокладывавшее путь между вселенными, было могущественным, но медленным. И тем более медленным теперь, нежели тогда, когда мать еще могла пользоваться своим детородным лоном.

Наблюдая за тем, как раскрывается небольшой портал, Лалловё вновь испытала острую потребность в том, чтобы понять, каким образом ее мать превратилась из нечестивой королевы в этот механический кошмар и почему благодаря машине ее могущество только возросло. Пока мать постоянно стоит у нее за спиной, Лалловё не могла позволить себе действовать с той убийственной жестокостью, с какой хотела, – приходилось искать способы играть в своих интересах, одновременно изображая покорность.

В середине кровавого пятна что-то заблестело, и голову Лалловё вновь пронзил спазм боли. Золотой овал – более приплюснутый, чем яйцо, но потолще карманных часов – прошел сквозь бумагу, поднимаясь над гладкой поверхностью стола.

Лалловё поспешила подхватить предмет, высвободив его из чернильной вульвы. Беглый осмотр не позволил понять ни назначения этого овала, ни того, зачем мать прислала его, и, только очистив его от багряно-черной влаги, Лалловё осознала, что именно она держит в руках. Золотая безделушка вибрировала от переполнявшей ее энергии, и маркиза ощутила скрытое в глубине посылки дуновение магии. А еще – электрический гул. Эта красивая штучка оказалась машиной.

Той самой машиной, что превратила мать в чудовище.

Сесстри бушевала. Эшер сам не понимал, каким образом его собственный гнев сменился кротостью, но эта женщина ухитрилась присвоить себе ту ярость, которая по праву должна была принадлежать ему. Он и подумать не мог, что ее будет заботить судьба Купера; она видела его в Апостабище? С Мертвым Парнем? И Купер сохранил пупок?

– Так он не умирал? – обхватил голову могучими серыми руками Эшер и посмотрел на Сесстри побитым щенком.

– Нет, и я дожидалась вашего возвращения, а ты просто избавился от него, словно от простого мусора, тупица ты, тупица! – Она фыркнула, пытаясь сдуть прядь волос, упавшую на лицо.

– Почему ты не сказала сразу?

– Я… я не знаю… Кобыльи сиськи, Эшер, должно быть, сама пыталась осмыслить это. Я же не предполагала, что ты бросишь его валяться в канаве!

– Я его не оставлял в канаве!

Желание буянить оставило Эшера. Он помнил, что как-то, когда Сесстри очередной раз взбесила человеческая глупость, она выследила всех до последнего наемных убийц семейки Теренс-де’Гис и пинком под зад отправила их к новым жизням.

– Мы вернулись туда, откуда начали, только теперь все еще хуже, – кипела она. – Потому что один молодой не тупица вздумал попутешествовать по Неоглашенграду в сопровождении Мертвого Парня. Я об этом уже упоминала? Купер напился и гулял под ручку с прислужником вот этих. – Она махнула рукой в сторону окон, за которыми виднелись пылающие башни, освещавшие своим огнем ночное небо.