С чиновником я попрощался в хорошем настроении. Весело насвистывая, летящей походкой я поспешил тем же путем назад, чтобы объявить коменданту его новую роль и выразить радость от связывающего нас союза.

Снова «маленькая» опасность меня миновала. Я был счастлив! Я несся по мощеной мостовой к интернату № 7. В то время он пустовал. К моему большому разочарованию в кабинете коменданта никого не было. Я постучал в дверь, но напрасно. Облачившись в свою рабочую одежду, я пошел в мастерскую к товарищам. Объявление сердечной благодарности Карлу я оставил на потом.

Когда я вернулся в мастерскую, многие смотрели на меня с любопытством и вопросительно. Я объяснил, что все в порядке и что речь шла о некоторых документах. Заняв свое место, я продолжил работу, оставленную в первой половине дня.

С 1940 г. в Вольфсбурге усердно работали над новой машиной-амфибией. В нашей мастерской, которая относилась, как и вся школа, к «Фольксваген-фольварк», мы должны были изготавливать специальные инструменты для запланированного массового производства этой машины. Осенью 1942 г. в городе произошло событие: первая пробная поездка амфибии. На этот праздник нас тоже пригласили. На украшенном автобусе нас привезли на территорию завода в Вольфсбурге. Мы надели парадную форму и взяли знамена со свастикой. Всю дорогу мы бодро пели.

В начале праздника состоялся осмотр всего производственного процесса. Сборочные цеха, где царил безупречный порядок, протянулись на многие сотни метров.

На стенах висели картины по мотивам немецких легенд. В этих цехах мы встретили гастарбайтеров из Голландии, Бельгии и Франции, а также подневольных рабочих из Польши. В этот праздничный день они, конечно, должны были стоять у конвейера. Ни на тех, ни на других мы не обращали внимания. Мы вообще презирали все, что считали для себя чуждым. Да и устроено все было так, чтобы мы не приближались к иностранцам. Немецких конструкторов, инженеров и мастеров можно было узнать по белым рабочим халатам.

Сотрудники профессора Порше, отца «Фольксвагена», водили нас по цехам и рассказывали о фазах производства, от монтажа жестяных частей до лакировки и конечного изготовления. В конце невероятно длинного технологического процесса машина стояла во всем блеске и ждала испытательного пробега.

Во времена нацистского режима завод «Фольксваген» считался образцовым предприятием и финансировался отчасти через своего рода акции. Каждому немцу была обещана машина: «Ты должен сэкономить пять марок в неделю, если хочешь ездить на собственной машине!» В конце концов никто из прилежных вкладчиков ее так и не получил, так как настоящей сутью той акции было финансирование производства военной техники. К таковой относилась и амфибия — неудачная попытка, которую мы восприняли тогда как сенсацию.

После сытного обеда мы направились на испытательный полигон. Перед нами находился крутой спуск, внизу было устроено озеро. Мы встали совсем близко. Восторг вокруг достигал апогея, как будто бы речь шла об открытии, от которого зависит ход войны и который приведет к «окончательной победе».

Все были в праздничном настроении. Мы чувствовали себя причастными к этому действу; для шасси новой машины были произведены первоклассные точные детали. «Эти колеса едут для победы», — сказали нам. Вдруг прозвучала команда «Тихо!» Наступил торжественный момент.

Мы услышали шум мотора, потом на вершине искусственного обрыва появилась машина. На первый взгляд, в ней не было ничего необычного. Она съехала по обрыву. Зрители затаили дыхание, их лица застыли в напряжении. Когда под аплодисменты машина вошла в озеро, разбрызгивая в разные стороны воду, на корме заработал гребной винт, она не опустилась на дно, а поплыла. Нас охватил коллективный восторг. Меня захлестнул гром аплодисментов.

Испытание удалось, «отечество спасено»! Несмотря на это, новое изобретение потерпело неудачу. Опьяненные радостью успеха, мы возвращались в Брауншвейг. Комнаты, классы и мастерские наполнились восторженной молодежью, воодушевленной жаждой созидания и деятельности.

Мы учились еще усерднее, сверлили, прикручивали, смазывая маленькие колесики этой гигантской военной машины. Позже здесь было создано оружие возмездия V1.

Бомбардировки союзниками городов и индустриальных центров подавили моральное состояние народа, выбили людей из колеи. Перспектива победы становилась все более призрачной. Их голубые глаза начали видеть, что в действительности происходит. Людей трясло от вида крови, которая не прекращала литься из ран.

Однажды окончание нашего урока было неожиданно скомкано. Нас попросили пройти в большой зал, чтобы прослушать речь министра пропаганды Геббельса, которую он произнес на собрании в Берлинском дворце спорта.

Речь транслировалась в прямом эфире. Сначала оратор оглядел и поприветствовал присутствующих. В первых рядах сидели тяжелораненые с медалями на груди, среди которых многие были на костылях или еще в гипсе, за ними расположились члены вермахта, делегации от национал-социалистических организаций и простые граждане.

Я попытался представить себе, что там происходило. То тут, то там среди людей вновь вспыхивала надежда. Зазвучал возбужденный голос Геббельса. Он вбивал уверенность собравшейся массе: «Нескончаемые резервы немецкого народа еще не исчерпаны». Воздушные налеты американцев и англичан, которые «стоят на службе у евреев», резко осудил как варварские. Потом выкрикнул: «Вы хотите войны?» Ткань громкоговорителя вибрировала и могла легко порваться, когда орущая толпа кричала ему в ответ: «Да!»

Всеобщая война была провозглашена. Любого попавшего на немецкую территорию вражеского летчика можно было линчевать на месте. В прежних докладах британцы представлялись потенциальными союзниками Германии. Англичане как народ арийской крови призваны были объединиться с немцами для освобождения Западной Европы от еврейского большевизма. Теперь все изменилось — наступала расплата, построены были ракеты Фау-1, и мы запели: «Бомбы на Англию!»

В коридоре общежития со мной говорил заместитель банфюрера, инвалид с деревянным протезом руки, прикрытым перчаткой. Он сообщил, что банфюрер собирается в предстоящее воскресенье на еженедельном сборе представить меня всем ученикам.

Он уже не слышал, что я ответил ему на новость о моем «введении в состав», — так быстро он исчез. Эта новость снова повергла меня в замешательство. До часа упомянутого сбора я жил в постоянном страхе. Я испытывал смертельный ужас при мысли о том, что меня выставят перед сотней пар глаз подозрительных и фанатичных молодых нацистов. У них может зародиться сомнение в чистоте моего происхождения. Как следствие, могут возникнуть нежелательные вопросы и расследование. Ожидание этого наносило мне раны столь глубокие, что они и сегодня еще не залечены и, пожалуй, никогда не зарубцуются.

В ночь перед моим представлением я видел сон. Я стою перед толпой нацистов, гладко причесанных, одетых в парадную форму. Их колючие взгляды пронзают панцирь, за которым я спрятался. Мы ждем прихода банфюрера, это длится вечность. Он приходит и небрежно бросает: «Вот, я вам привел молодого еврея!» Они бросаются на меня с дикими криками, разрывают на куски, мою голову насаживают на древко знамени. Этот сон и теперь постоянно меня преследует. В тот момент, когда моя голова покачивается на древке, я просыпаюсь в поту и судорожно глотаю воздух. Пока рассеивается туман сна, я, все еще оцепеневший, но уже совсем бодрый, понимаю, что еще жив. В действительности это собрание прошло совершенно иначе, что меня очень удивило. После обычных приказов: «Стоять смирно! Вольно! Внимание! Смотреть вперед!» — банфюрер зачитал дневной приказ, которого я совершенно не понял.