Маня вдруг засмеялась. Почему-то он нравился ей, этот усталый, потный, сердитый парень, подкидывавший в ладони бутылку так, как будто это была соломинка.

Кроме полковника Никоненко, друга детства и вообще хорошего человека, Маня не знала никого из эмвэдэшно-розыскной среды, хотя в детективах частенько писала именно про таких, как Мишаков, как его там?.. Сергей, что ли? Или Андрей?

– Сергей, – обратилась она наугад и, кажется, попала, он хмуро на нее взглянул, – Толя Кулагин был человек... отвратительный. У него родители были замечательные, мои все с ними дружили, и мама с папой, и бабушка, и дед! А мальчик вышел... – она поискала слово, – подленький такой. Ничего хорошего в жизни не сделал! Никому не помогал, никого не любил. Женщин бросал, и всегда как-то оскорбительно, перед богатыми мужиками заискивал, будто плохой лакей, хотя сам вроде не из холопов. И знаете, я вам даже сочувствую.

– Это как?

– Да ведь теперь искать злодея придется, время тратить, силы! Бегать туда-сюда, как вы сейчас понеслись, а может, тот, кто его прикончил, вовсе не злодей, и его нужно медалью наградить!

Капитан уставился на нее во все глаза – вот это цинизм так цинизм!.. Укокошили, и шут с ним, потому что ей человек не нравился. Какой-то не такой он был по поливановским меркам.

– Вы ж писательница!

– Ну и что?

– Да вы все, писатели, вроде должны быть... как их... гуманисты. Это я правильное слово сказал?..

Тут уж Поливанова уставилась на него во все глаза. Посмотрела-посмотрела и фыркнула, но не обидно.

– Это вы правильно сказали, но при чем же здесь гуманизм? Толик был мерзавец, и точка. Грустить из-за того, что мерзавца убили, я не желаю. Опять точка.

– А равенство всех перед законом? Право на жизнь? На безопасность?.. Конституционные гарантии? Или это все должно быть только у правильных людей, а неправильные пусть их, – и Сергей Мишаков дернул подбородком в сторону распахнутой двери, – по подъездам валяются с проломленной башкой?..

– Ну, вы даете! – вдруг восхитилась Поливанова. Помолчала и поправила белоснежную майку на округлом плече. Капитан отвернулся и стал смотреть в сторону бульвара.

...Она ведь соврала насчет вчерашнего! Она курила с кем-то под липами, и соседка видела это! Вполне возможно, что Поливанова врет постоянно, ежеминутно. И сейчас врет, когда слушает его так внимательно, да еще как будто пытается что-то понять.

Гадость внутри булькнула жирным бульком, и по ней пошли круги.

– В общем, до свидания, – попрощался капитан. – Если вы мне понадобитесь...

– Знаю, знаю, – перебила писательница, – вы меня вызовете в отделение. Только вы лучше не вызывайте, а сами приезжайте. Поговорим.

И она вдруг покраснела.

Покраснела, страшно смутилась и полезла в свой портфель, хотя было совершенно ясно, что ей там, в портфеле, ровным счетом ничего не нужно, просто она стесняется.

Капитан смотрел изучающе, как герпетолог на редкое пресмыкающееся.

– У меня, между прочим, тоже все не слава богу, – пробормотала она, как бы оправдывая свое смущение. – Подруга пропала. Со вчерашнего дня не звонит, не пишет. А с ней так не бывает. Она у нас ефрейтор, у нее все по уставу!..

Маня поднялась и прямо посмотрела Мишакову в глаза.

– Вот за нее я беспокоюсь, – сказала она. – Очень.

Это была на редкость грязная собака, просто чудовище какое-то. Кругом свалявшаяся шерсть, похожая на войлок, на замученной морде потеки то ли краски, то ли еще какой-то дряни. Она поджимала лапы, переминалась с одной на другую и иногда продолжительно и тяжко вздыхала, так что подведенные бока ходили ходуном.

– Может, припадочная, а?..

– Больная просто!

– Покормить бы.

– Нечего ее кормить, от нее потом не отвяжешься! Да еще заразы какой-нибудь наберешься! Я по НТВ видела этих собак! Они, во-первых, разносчики всех болезней, а во-вторых, сбиваются в стаи и могут насмерть загрызть!

– Да где ей грызть, она едва дышит! И как это она к нам забежала?..

– Как, как! Охранники недоглядели!

Сотрудницы издательства «Алфавит», выбравшиеся после обеда во внутренний дворик, чтобы покурить на солнышке и немного «подышать», как по команде повернулись и неодобрительно воззрились на полосатую будку.

Охранника, который «недоглядел», не видно, предъявлять претензии некому.

– Может, в службу безопасности позвонить? – предложила Юлия Петровна из детской редакции, как раз та, что смотрела НТВ. – Чтоб... ликвидировали?

– Ой, да зачем ее ликвидировать, – перепугалась то ли Леночка, то ли Олечка из бухгалтерии, – она посидит-посидит и убежит!

– А если в здание проникнет?! Такая грязная, вонючая, да еще, может, бешеная!..

– Бешеные не такие.

– Да откуда ты знаешь, какие они!..

– Девушки, – бодро грянул с крылечка Павел Иванович, кадровик, – угостите сигареткой, что ли!.. Это ж надо такому случиться, чтоб лето в положенное время началось! На календаре лето, и на улице лето! По всему видать, конец света скоро!..

– Типун тебе на язык, Павел Иванович!

– Не дрейфь, девчата, прорвемся!..

– Вон гляньте, какое к нам чучело принесло!.. Как бы не бросилась!

Собака тяжело дышала в отдалении и по-прежнему переминалась с лапы на лапу.

Павел Иванович заглянул за беседку – генеральная директриса издательства «Алфавит» любила всякие чудеса, затеи и красоты. Вот и в обыкновенном московском дворе, куда запыленные грузовички завозили туго перевязанные шпагатом пачки книг, где была стоянка для начальства, а к забору складывали стройматериалы, усилиями директрисы появился некий оазис. Был отгорожен уголок, засажен травой и цветами, посередине – беседка в онегинском духе, увитая диким виноградом, с белыми скамьями, на которые летом выкладывали шелковые подушки, чтоб мягче сидеть. Анна Иосифовна, беспощадный борец с курением, – ее беспощадности могла бы позавидовать святая инквизиция, ибо курильщикам, пойманным на месте преступления, устраивали показательные выволочки и их даже штрафовали, – на круглый дощатый стол в середине беседки велела всегда выставлять пепельницы. Соблюдала демократию, ибо на улице курить как раз не запрещалось.

Пепельницы выставляли латунные, новенькие, плещущие золотым светом сквозь прорезь виноградных листьев, и никто не решался в них курить! Курили у забора, тушили сигареты в самой обыкновенной, грязненькой, переполненной окурками урне. Возле этой урны толпились, разговаривали, обсуждали насущные дела, вот сегодня, к примеру, пришлую неподходящую собаку.

Собака сидела почти у входа в беседку, оскорбляя своим видом красоту и ухоженность.