Суд: «Томас Дж. Уонсли и Чарльз Гиббс, суд выслушал вас терпеливо и внимательно, и, хотя вы сказали несколько слов в свое оправдание, суд не услышал ничего, что могло бы повлиять на очень ответственную и весьма болезненную обязанность, которую должен выполнить тот, кто возглавляет этот общественный трибунал.

Вы, Томас Дж. Уонсли, утверждаете, что вас осудили потому, что ваша кожа другого цвета. Оглянитесь на свою прошлую жизнь; подумайте о законах, по которым вы жили, и вы поймете, что ни для белых, ни для черных, ни для свободных и ни для зависимых людей в отправлении правосудия и поисках истины не делается никаких различий. Допустим, что Браунриг и Дейвз дали ложные показания; допустим, что Дейвз хотел вам отомстить; допустим, что Браунриг тоже виновен; допустим, что они оба виновны; все равно все улики, безо всякого сомнения, говорят о вашей вине. Да вы и сами признались, что принимали активное участие в этом ужасном преступлении. Два человека доверили вам свою тайну и в трудный час призывали вас на помощь, но вы, безо всякой причины или провокации с их стороны, самым подлым образом лишили их жизни.

Если, паче чаяния, у суда возникло хотя бы малейшее сомнение в вашей вине, заседание было бы отложено, но таких сомнений нет; и суду осталось лишь выполнить самый тяжелый долг, который выпадает на долю гражданских служащих. Суд убежден в вашей виновности; другого мнения быть не может. Суд и жюри выслушали всех свидетелей и должны были составить свое мнение на основании их слов. Мы должны были оценить все факты, изложенные свидетелями, и только на основании этих свидетельств, и ничего больше, должны были вынести решение, виновны вы или нет. Мы пришли к выводу, что вы виновны. Теперь вы в последний раз предстаете перед земным трибуналом и, по вашим собственным словам, признаете, что приговор закона справедлив. Когда люди, совершившие уголовные преступления, предстают перед судом, обычно бывают некоторые паллиативы – нечто такое, что помогает смягчить сердца судей или присяжных. Людей могли ввести в заблуждение, или они действовали в порыве страсти, в котором выплеснулось длительно подавляемое ими негодование. Пробужденное под влиянием обстоятельств, оно ослепило человека, лишило его разума, и они лишили жизни другого человека. Если убийство произошло при подобных обстоятельствах, то это может вызвать некоторое сочувствие к осужденному, но в вашем случае ничего этого не было – вас никто не провоцировал. Что вам сделали Торнби или Робертс? Они вручили вам свои жизни, как добропорядочные граждане, безоговорочно доверяли вам и ни единым поступком, как показало следствие, не оскорбили вас. Тем не менее, позарившись на их деньги, вы хладнокровно вознамерились лишить их жизни – вы спали и видели их мертвыми. Вас искушали, и вы поддались искушению, вы присоединились к заговору с холодной решимостью лишить этих людей жизни, и вы это сделали.

Вы, Чарльз Гиббс, заявили, что не виновны в гибели Робертса, но разве вы не поощряли его убийц, а когда он умолял вас о помощи, вы протянули ему руку? Стоять рядом, смотреть, как убивают человека, и ничего не предпринимать – это то же самое, что бить его ножом или кастетом или стрелять из пистолета. Это считается убийством не только по закону, но и по приговору ваших собственных чувств и вашей совести! Несмотря на все это, я не могу поверить, что ваше сердце столь огрубело и очерствело, что, вспоминая ничем не спровоцированное преступление, совершенное вами и вашими подельниками, вы не содрогаетесь в своей душе.

Вы – американские граждане; наша страна может себе позволить дать образование всем. Ваша внешность и ваша речь говорят о том, что ваш интеллект выше среднего, а ваше образование позволяло вам получать открытую для всех классов информацию. Суд хочет верить, что, когда вы были молоды, вас отвращал от себя образ жизни негодяев. В начале жизни, будучи еще мальчиком, узнав об ограблении или, хуже того, хладнокровном убийстве, вы, должно быть, содрогались от негодования. И вот теперь, воспользовавшись всеми возможностями, которые дает образование, и достигнув зрелого возраста, вы сами оказались среди воров и убийц.

Вы избрали дурной образ жизни; а самые страшные преступления, которые может совершить человек, ведущий подобный образ жизни, – это убийство и пиратство. С каким, должно быть, отвращением посмотрели бы вы в начале жизни на человека, который поднял руку на своего офицера или совершил акт пиратства! А теперь вы оба стоите здесь как убийцы и пираты, судимые и признанные виновными, – вы, Уонсли, – в убийстве своего капитана, а вы, Гиббс, – его помощника. Все улики указывают на вас как на участников мятежа против хозяина судна, а за это одно полагается смертная казнь! К тому же совершивших убийство и грабеж в открытом море. Эти преступления закон тоже карает смертью. Вы утопили судно и растащили его груз, а за один лишь захват судна и его поджог наказание – смерть! Улики говорят, что вы участвовали во всех этих преступлениях, и суду осталось лишь вынести вам приговор. Он гласит, что вас, Томас Дж. Уонсли и Чарльз Гиббс, отправят отсюда в тюрьму, где вы будете находиться под самым строгим наблюдением, что оттуда вас отвезут на место казни, и 22 апреля этого года, между десятью часами утра и четырьмя часами вечера, вы будете публично повешены, и ваши тела будут переданы в колледж терапевтов и хирургов в качестве пособия для студентов.

Суд добавляет, что разногласия среди судей вызвала лишь дата казни; часть их выступала за то, чтобы вас отправили на виселицу сразу же после окончания суда, но приведение приговора в исполнение было отсрочено на шесть недель. Но это время дается вам вовсе не для того, чтобы зародить в вас надежду на помилование или на новую отсрочку – то, что вы будете казнены 22 апреля, так же верно, как и то, что вы до него доживете, поэтому отбросьте всякую надежду на то, что приговор будет изменен!

Судья потом заговорил о том, что все люди – молодые, зрелые и старые – одинаково боятся смерти и цепляются за жизнь. Как это ужасно – умирать, на море ли, когда рифы или штормы угрожают погубить судно и жизни всех тех, кто находится на его борту, и когда команда трудится день и ночь, надеясь избежать кораблекрушения и смерти; в битве ли, полной грохота и неразберихи, – даже самые храбрые цепляются за жизнь. Суд убежден не только в том, что два этих преступника обречены на гибель, но и в том, что им надо дать возможность серьезно задуматься о том, что их ждет после смерти.

В этом, без сомнения, им помогут многие набожные люди.

Когда суд завершился, Чарльз Гиббс спросил, разрешат ли друзьям посещать его во время заключения. Суд ответил, что этот вопрос решает судебный исполнитель, который заявил, что никаких препятствий к этому не будет. Подсудимые задавали свои вопросы уверенным и громким голосом, без всякого трепета, что свидетельствовало о том, что они полностью смирились с той участью, которая их ждет. Когда судья Беттс произносил свою речь, Уонсли так растрогался, что не смог сдержать слез, но Гиббс смотрел на судью, не отводя глаз и не проявляя никаких эмоций. После осуждения и во время заключения он похудел и побледнел, а глаза его ввалились; но его смелый, предприимчивый и отчаянный дух остался прежним. В тесной камере он вызывал скорее жалость, чем желание отомстить. Он был общителен и дружелюбен, а когда улыбался, выражение его лица становилось таким мягким и добрым, что никто бы не поверил, что этот человек способен убить. Его высказывания отличались точностью и всегда были сделаны по делу, а описания довольно оригинальны.