Точно. Восемь пуль, пять навылет, продырявленный фас, неповрежденный профиль — Рамирес, педантично обнесенный белым скотчем, лежит у забрызганной стены гостиничного номера. Рядом, на врезке, возле пунктиров баллистической экспертизы, фото белозубой смуглой красотки с умопомрачительным бюстом, вместо имени — подпись «Фонда» и почему-то серийный индекс. Дата — 446 год. Полвека с лишним назад какая-то патологическая девица расстреляла в упор отца Инги. Такие дела. «Тогда он был без бороды», — меланхолично подумал Эрлен, захлопнул папку и пошел прочь. Киборг-архивариус, звякнув ящиками, заспешил вперед.

Далеко внизу и в стороне, за окном кабинета Скифа, неровным многоцветным заревом горели городские огни, среди которых голубыми ярусами выделялась подсветка здания мэрии. На северо-востоке тонкой нитью тлело и пропадало за холмами шоссе, и над ним — красные глазки опор внешней связи, а совсем уж на севере над горизонтом поднималась неясная, перерезанная облаками багряная шапка — там был порт и разгружались корабли.

— Ну как? — спросил Скиф. — Прочитал?

— Прочитать-то я прочитал, но ничего не понял. Кто он такой?

— Гангстер и убийца. Правда, очень одаренный.

— А эти даты? Там же сплошь прошлый век.

— Ну, век пока что этот, а с датами все точно — Рамирес умер в конце сорок шестого года. Я воссоздал его.

— Как это?

— У меня есть мнемограмма.

— Но, дядя, это же открытие, такого свет не видывал…

— Во-первых, свет действительно не видывал, а во-вторых, это не открытие, а преступление — я все сделал без санкции руководства, без ведома Совета и создал социально опасную ситуацию.

Переплетя пальцы, Скиф сложил руки на столе и говорил очень спокойно, почти с нарочитой медлительностью.

— Эрлен, сосредоточься и выслушай меня внимательно. Я открыл тебе некоторую информацию, чтобы ты правильно оценил серьезность положения. Мои разработки — это то, на что я как должностное лицо не имел права идти.

— Но, дядя, это же известно, в нашем деле без этого нельзя, что же тут, в конце концов, такого?

— То, что ты не должен был с ним встретиться. Никогда, ни при каких условиях.

— А что случится?

— Уже случилось. Теперь он приложит все усилия, чтобы тебя убить.

Тут воцарилась пауза, и Эрликон, как и несколько дней назад, съехал спиной на сиденье кресла.

— Интересный поворот. Может, я ему за обедом «спасибо» не сказал?

— Постарайся меня понять. Вынужден произнести банальную фразу: мы оба профессионалы. Есть большое-большое дело. Я им занимаюсь на собственный страх и риск, без ведома начальства и кого бы то ни было вообще. Допускаю, что придет время — хотя мне этого и не хотелось бы, когда тебе придется это дело продолжить. Но пока я рассказываю только то, что тебе положено знать. Возможен вариант, что тебе придется подробно отчитываться об этом разговоре, и надо, чтобы ты мог сказать «нет» с чистой совестью.

Вот это да. Скиф сразу превратился в шефа разведывательного управления. На Эрлена повеяло холодом.

— Но ведь получается, что Рамирес — твой человек?

— Да, мой, — легко согласился Скиф. — Но у него в психике существует неподконтрольная зона, и, к сожалению, он мне нужен вместе с ней, то есть целиком.

— Но он же должен соображать…

— Пиредра не соображает. Он, если тебе интересно, природный уникум — стопроцентный интурист, логика в мышлении у него отсутствует полностью.

— Но он же руководит фирмой, он интересный собеседник…

— Собеседник… Да. Ничем особенным он там не руководит — у него практически нет никакого образования. Но если человек по одному твоему, скажем, темпу дыхания может определить, какое ты хочешь принять решение, еще за полчаса до того, как ты его примешь, его карьера несколько меньше зависит от диплома. Однако сейчас речь о другом. Речь о том, что мне необходимо срочно быть на Валентине, и я лично не в состоянии оградить тебя от подозрений Пиредры, в которых он и сам не отдает себе отчета. Нейтрализовать его стандартным путем я не могу — слишком многое поставлено на карту, и он об этом знает.

Как ни был растерян Эрликон, но некая зловещая двусмысленность и неопределенность слов Скифа дошла до его сознания. Не такое желаешь услышать в минуту опасности от единственного друга и наставника. Что-то древнее и мудрое, скрытое в глубинах подкорки, рявкнуло изо всей мочи: «Беги!» — но Эрлен не внял. Слишком велика была вера в Скифа, да и вдобавок еще, как всегда, эмоции перехлестнули за волнолом рассудка.

— Дядя, извини, что лезу с советами, но, может быть, ввести меня в эту игру уже сейчас? Я контактер с образованием, взрослый человек…

— Эрлен, я руковожу разведкой более тридцати лет и до некоторой степени знаю, что делаю. Три года тебя учили и воспитывали как аналитика, им ты пока что и оставайся. Разные, как ты выражаешься, игры сегодня не для тебя. Другое — я все же, как ты, надеюсь, не забыл, улетаю на Валентину, пробуду там неизвестно сколько, и ввести тебя оттуда куда бы то ни было мне будет чрезвычайно затруднительно. И наконец, я вообще хочу этого по возможности избежать.

— А возьми меня с собой на Валентину?

— Не болтай глупостей. На Валентине война.

— Так что же мне делать?

— То, что я скажу, балда! — впервые за время беседы Скиф повысил голос. — Для чего мы тут, по-твоему, сидим и теряем время? Соберись, в конце концов, с мыслями и слушай. Я сейчас уеду. Ты оставайся здесь. Можешь бродить по всей территории, но держись ближе к телефону или возьми с собой модуль интеркома. Послезавтра — ты понял? — послезавтра, если ничего не произойдет, около десяти вечера я тебе позвоню. Ты возьмешь мой «опель» — пропуск у Генриха — и поедешь в то место, которое я назову. Все ясно?

— Ясно, ясно.

— Вот и хорошо. — Скиф встал и направился к двери. — Да, постарайся выспаться.

Четверг, седьмое сентября, два часа ночи. У Эрликона сна — ни в одном глазу. За рулем древнего, но юного двигателем «опель-атташе» он едет по набережной Северного канала. Слева — черная полоса воды за чугунным узором, справа — высокий травянистый склон. «Напротив монастыря», — сказал Скиф. Эрлен притормозил и, наклонившись, выглянул в окно. Вот она, над головой, кладка монастырской стены в плетях плюща; дальше, темнее ночи, небо перегораживал массивный пролет здания шлюза, стрельчатой аркой перешагнувшего через шоссе и канал, и во мраке под ней Эрликону призывно мигнули длинные горизонтальные фары.

В кабине приземистого «плимута», развернутого против движения, сидел Скиф; в свете огонька сигареты можно было различить, что начальник Четвертого управления вновь стал самим собой — русые кудри сгинули, открыв прежнюю залысину и седину; взгляд неизменно спокоен, но Эрлену показалось, что выглядит Скиф более сумрачно и устало, чем обыкновенно. Машины съехались окно в окно, Эрликон опустил стекло.