Никто не знал, каких мук и усилий стоило собственноручно выкапывать могилы для сестер и особенно для матушки. Но это стало частью моей жизни и памяти, которую невозможно уничтожить. Я просила представителей спецслужб лишить меня рассудка, ведь жить с такими воспоминаниями невыносимо. Однако никто не хотел вечно заботиться о бессмертной сумасшедшей…

Все началось с эпидемии, охватившей соседние поместья. Люди умирали от невиданной ранее хвори. Лекари и знахари разводили руками. Целебные травы не могли справиться с болезнью. Тревожные вести прибывали в монастырь все чаще и чаще. За кладбищенской оградой вырыли братскую могилу. Сильнее всего болезнь ударила по холопам, которые работали в поместьях – после эпидемии из двухсот человек осталось около двадцати. Но и хозяевам пришлось хлебнуть горя. Когда мне сообщили, что мой бывший муж при смерти, поначалу я не испытывала ничего, кроме пустоты. Соблазн впасть во грех был крайне велик, но я сдерживала мысли как могла – усердно молилась за здравие всех, кто болен. После пережитого затмения, которое мы, сестры, воспринимали исключительно как неудавшуюся попытку ада прорваться на Землю, вера в Господа и собственные силы удвоилась. Мы смело выходили «в свет» и шли в неизвестность, в пугающий мир, полный боли и страданий – туда, где ожидали нашей помощи.

Поначалу люди испытывали неприязнь ко мне – одержимая дьяволом бывшая помещица в образе сердобольной монашки не внушала доверия, но по большей части у них не было выбора. Я молча делала свою работу и уходила. Мало-помалу лед в их сердцах оттаивал. Около месяца мы, сестры, держались. Болезнь нас не брала, хоть мы часто бывали в домах смертельно больных. Я ухаживала за бывшим мужем и его новой женой. Они оба оказались в плену злобной напасти. Новая пассия мужа скоротечно скончалась. А он бредил, просил прощения. Я простила.

Чтобы повидать умирающего отца, из Москвы приехал наш сын. Моя мечта хоть краем глаза увидеть детей сбылась. Тогда впервые в жизни я наблюдала, как умирал мой ребенок… Сын погибал на моих глазах, а я только и смогла, что позвать священника… Разве была я там нужна? И зачем только очнулась в день «солнцезакрытия»? Я осознала, что бессмысленно топчу Землю, ибо вся моя энергия, все молитвы повисали в воздухе, не находя выхода. Иначе я не могла объяснить, отчего люди в округе продолжали умирать.

Смерть разрушала мой старый мир, безжалостно убивая каждого, кто встречался на пути. Я не понимала, что делаю у постелей обреченных. Вовремя подозвать священника – вот и все, на что я была способна. Помню, как после таких невыносимых дней я долго не могла уснуть, а потом проваливалась в беспокойный сон, только для того, чтобы проснуться в поту волнения и идти дальше к очередному смертельно больному. Все отвары и травы, которые мы, сестры, приносили, не действовали. С каждой новой смертью надежда на лучшее таяла.

Пошел второй месяц ада. Я устала морально и физически, была истощена.

Расширив свое привычное окружение от пространства внутри стен монастыря до поместий и деревень в округе, до всего того, что когда-то составляло смысл и суть моей жизни, вместо радости и приятных воспоминаний, умиления от взгляда на детей, я получила лишь слезы, страх, беспомощность и желание поскорее убежать из большого и чужого мира. Запах смерти, братские могилы, заупокойная молитва как привычный звук… Я изменилась или жизнь скукожилась и протухла? Хотелось сбежать из домов умирающих обратно в монастырь. Но и там большой внешний мир доставал, тянул свои заплесневелые лапы к моему горлу.

Еле дойдя, я рухнула обессилевшая в келье. Молитва, как последнее пристанище павших духом, ненадолго спасла. А что дальше? Опять все по кругу.

«Зачем я иду им помогать? – думала я. – Все ведь умирают… А молитва дарит облегчение, так, может?..»

Украдкой закралась мысль о ските. Он располагался в полудне ходьбы от монастыря. Стоял уединенно на пологом берегу озера в лесу одиноким сгорбившимся старцем. Почерневшие от времени бревна, скупое убранство и величавость природы вокруг – таким он мне запомнился.

Скорей туда! Прочь из сумасшедшего мира, в тихое уютное место, где никакая смерть не достанет, где только тишина леса и божьи пташки, что иногда ее прерывают…

Чтобы решиться на такой шаг, разрешения не надо, а чтобы его осуществить, оно-то как раз и требуется. Только вот даст ли его матушка? Но как же не даст?.. Она обязательно поймет меня, как всегда понимала до этого, и оценит мое стремление помочь всем молитвой. Я была в этом уверена. Настолько, что сообщила эту новость как бы мимоходом, впопыхах, будто и не новость это вовсе, а незначительное словцо, брошенное небрежно под ноги…

Мы встретились на улице. Я шла из кельи, матушка из храма.

– Досточтимая матушка Евдокия, прошу вашего благословения. Я решилась… Ухожу в скит. Не поймите неправильно…

– Что? – она прервала меня. – Сестра Агриппина, ты ли это?

Молчание. Я стояла с понурой головой, не в силах поднять взгляд.

– Иди за мной, – наконец вымолвила матушка. Сказала она это тихим, добрым голосом.

«Поймет, обязательно поймет», – промелькнуло в голове.

Мы зашли в небольшую келью, служившую кабинетом и местом приема гостей. Только стол, два стула, письменные принадлежности в сундучке на полу. Матушка села за стол, я расположилась напротив.

– Служение миру невозможно без молитвы, – начала она. – Вначале молитва, потом все остальное. Однако… сейчас трудная ситуация, ты знаешь сама. Мы все молимся неустанно. Молимся у изголовья больных, молимся в храмах, в кельях. Молитва не забыта, она всегда с нами, в нашем сердце, слетает с наших уст… – матушка говорила размеренно, ее речь текла плавно, подобно медленной реке, успокаивающе, как колыбельная матери, и оттого поднимая во мне все больше протеста. Неужели она против, неужели не понимает? А между тем настоятельница продолжала свою речь: – Если мы все уйдем в скит, деревня вымрет. Кроме нас людям некому помочь. Господь помогает им нашими руками. Мы здесь на земле орудия Господа, как мотыга – орудие в наших руках. Разница в том, что мы возделываем землю, а Господь лечит тело и душу… Уйти сейчас в скит – значит оставить тех, кому нужна помощь. Не могу тебя благословить сейчас, Агриппина, хоть и понимаю твой порыв.

Большой затхлый мир не отпускал, приковывал цепями к себе, жаждал моего здорового тела. Если я тут останусь, то умру, как остальные. Страх смерти расправил крылья. Все было напрасно, неужели она не видела?

– Мы возделываем каменное поле, матушка. Наши труды пусты, – отвечала я, силясь быть спокойной и уравновешенной, стараясь говорить так же тихо, как она. Давалось это тяжело. – Никто не поправился. Все умирают. Сестра Марфа уже заболела. Кто-то один должен уйти. А что, если мы все умрем? Что будет с монастырем? – и я с вызовом посмотрела на нее.

Испуг увидела я в глазах матушки. И страх.

– Ты никому не поможешь в скиту. Опомнись, Софья! Если суждено умереть, так на то воля Божья! – она смотрела мне прямо в глаза, потом тяжело поднялась, отвела взгляд, полный страдания. – Ты не доверяешь Богу, – ее губы чуть шевелились, – я знаю, что умер твой сын, и дочь уже при смерти, но…