— Ну, что ж, раз ваша работа важнее, не смею мешать. Ключ, пожалуйста, оставьте у дежурного. Я ушла…

— Прошу покорнейше извинить, Нинель Семеновна.

— Ничего-ничего… Кстати, вы ни разу не были у меня на беседе, — пожурила она. — Да как и все ваши ребята с розыска. А ведь у вас самая экстремальная служебная деятельность, предрасположенная к стрессам, психическим и психопатологическим процессам, которые могут принять необратимый характер.

— Какой ужас… А можно вас спросить, Нинель Семеновна, из какой службы к вам чаще всего приходят на исповедь?

— А это — тайна, как и любой другой исповеди, — уходя, ответила Нинель. — Так что, жду вас на сеанс психологической разгрузки.

Впрочем, Ребров, как и все сотрудники ОВД «Стригунино», прекрасно знал эту «тайну»: на «психологические этюды» регулярно хаживали тыловики-хозяйственники. И, наверное, небеспричинно. Они же сделали приличный ремонт в домашнем стиле, с непременными полочками, на которых тут же появились вазочки, миниатюрки, цветы в горшках, макраме и прочая канитель. В углу под вышитой салфеткой стояло какое-то техническое средство для пыток расслабляющей музыкой. Конечно, эта комнатушка и рядом не стояла с «джунглями» кабинета Аллы Свингер… Кстати, любил здесь подолгу психологически разгружаться и непосредственный начальник Нинели — подполковник Адам Нурейко, он же — заместитель по воспитательной работе начальника ОВД «Стригунино». Адам Иосифович выходил от психолога умиротворенно-опустошенным с непременной пухлой папкой документов под мышкой. А подчиненная, в соромливых пунцовых пятнах, выждав пяток минут, торопливо цокая каблучками, убегала домой.

Ребров, пообещав непременно записаться на прием, включил компьютер, вошел в Интернет, набрал позицию «гостиницы Москвы». Только на букву «А» сразу выплыл длинный, как портянка, список: от «Алены» до некой «Африканочки». Ребров приуныл: гостиничный бизнес в Москве стал прибыльным делом, наводнив столицу всяческими отелями, мотелями, гостиными двориками, «домашними уютами», «нумерами», «апартаментами», где «все включено» для временно одиноких мужчин.

Он вздохнул, вошел на сайт первой по списку гостиницы, «прицепил» послание на электронный адрес, шлепнул «ввод».

Гуд бай!

Тут же раскрыл и «оплодотворил» очередную гостиницу. На все действо, подсчитал Ребров, уходило около двух-трех минут. Значит, чтобы охватить полторы тысячи гостиниц Москвы, надо было… Сергей открыл калькулятор, сделал подсчет. Выходило 75 часов, более трех суток без сна и отдыха…

За этими расчетами его и застал Баздырев.

— Чего считаем?

— Через сколько часов я откину копыта.

— Ну, и?..

— Более двух суток не выдержу.

— Не ссы… Генерал распорядился аналитиков подключить и ОРБ. Скинь им файл с письмом. Только сообщи, какие буквы мы себе оставляем. И не жадничай…

— Вот уж чего за мной отродясь не водилось, Василий Максимович.

Баздырев ушел, а повеселевший Ребров потянулся к телефону, чтобы согласовать работу с коллегами из МУРа.

— Есть такая буква в этом слове!

* * *

Вечером Баздырев больше по привычке заехал к Куроедову. Хозяин кабинета стоял спиной к окну и думал думу. Обернувшись к вошедшему, без предисловий заметил:

— В этой истории я все больше чувствую себя идиотом. Какой-то дьявольский спектакль, в котором сцепились Змея и Крыса. И есть кто-то Третий, кто стоит над ними. Ждет своего часа…

— Я бы сказал б…дский спектакль, — уточнил на свой лад Баздырев. — Учитывая, что все началось с проститутки. А «Третий» кто — призрак Зайцева, который явился на кладбище?

— Почему-то он явился только вам. Остальные и не заметили.

— Лупандер тоже засек, — возразил Баздырев. — Мы его спугнули.

— Кстати, у Зайцева нет брата-близнеца?

— Нет у него братьев. А может быть, этот Мистификатор, загримированный под Зайцева, решил довести до безумия Аллу и Лупандера? — предположил Баздырев.

— Я думаю, он скоро проявит себя в другом качестве.

— Каком?

— Мстителя! — пояснил как само собой разумеющееся Куроедов. — Вот только какое оружие он выберет?

* * *

Тут в кабинет буквально вломился Ребров, сорвал кепку-кожанку, стряхнул капли дождя.

— Нашли! — с порога объявил он. — Ребята из МУРа позвонили. Алла Сергеевна Свингер поселилась вместе с падчерицей в гостинице «Текстильная» в номере № 320.

— Алла попалась — во Всемирной паутине… Как муха! — прокомментировал благую весть Баздырев. — Ордер на арест готов?

— А как же? Давно готов, — довольно отозвался Куроедов, потирая ладони.

— Ну, тогда — вперед, на задержание! — воззвал Баздырев. — Пока не смылась, волчица. Петрович внизу, на парах.

«Жигуленок» старчески крякнул, приняв в нутро троих увесистых мужиков. Петрович же, оценив их возбуждение, равнодушно бросил:

— Куда такая спешка в столь поздний час и в дождь?

— На задержание, Петрович, — ответил Баздырев.

— Это мы любим. Небось за неутешной вдовой?

— За ней. Гостиница «Текстильная».

— Это на 12-й Криволоманной?

— Точно.

— Знаю такую…

Если вы ущипнули себя, но видение не исчезло, — ущипните видение.

Геннадий Малкин

Нет ничего тоскливее, чем в поздний субботний вечер, в промозглый дождь и слякоть оказаться во дворе больницы скорой медицинской помощи. Именно в эти минуты по ступенькам центрального входа БСМП поднимался высокий мужчина; сырой ветер рвал полы его темного плаща, но он не замечал этого и лишь перед стеклянными дверями поправил капюшон, закрывавший почти половину его лица. Он уверенно толкнул створку, вошел через вертушку в вестибюль, бросил вахтеру:

— Доброй ночи. Я из хирургии.

Вахтер сонно кивнул, поленившись почему-то спросить пропуск.

Человек в плаще между тем стремительно прошел по коридору, оставляя за собой на полу капли дождя, поднялся на второй этаж. Остановился он у палаты, где лежал раненый в ходе бандитского покушения Леонид Яковлевич Лупандер. Бдительная охрана, приставленная к ВИПу, состояла на сей час лишь из одного милиционера. Впрочем, толку от него было мало: сидя на стуле, он СПАЛ НА ПОСТУ, совершая чудовищное нарушение служебной инструкции!

Человек, пришедший с дождя, мельком глянув на спящего, тихо открыл дверь палаты и, войдя, так же бесшумно закрыл ее за собой. Перевязанный бинтами Лупандер, утомленный за день больничной скукотищей и размышлениями о судьбе фирмы, делами которой никто сейчас не занимался, забылся в тревожном сне. В синем свете ночника на тумбочке его напряженное лицо казалось неживым. В окно безжалостно светил уличный фонарь. Пришелец остановился у кровати; в плаще и капюшоне, опущенном на глаза, он был, словно монах ордена иезуитов, пришедший исповедовать еретика перед путевкой на костер.