- Ну слушай, - сказала она Альзире. - Деда смотри не буди, пусть спит. Присматривай хорошенько за Эстеллой, а то еще упадет, разобьет себе голову. Если она проснется и очень развоюется, - на вот кусок сахара, раствори его в воде и пои сестренку с ложечки... Я знаю, ты у меня хорошая девочка и не съешь сама сахара.

- А как же школа, мама?

- Школа? Что ж делать, завтра пойдешь. Сегодня ты дома нужна.

- А суп? Хочешь, я сварю суп? Ты, может, поздно вернешься.

- Суп?.. Суп?.. Нет, дождись меня.

Как и все маленькие калеки, Альзира была развита не по летам. Она хорошо умела варить суп, но, должно быть, поняла, почему мать не велит, и не стала настаивать... Теперь проснулся весь поселок. Дети стайками шли в школу, шаркая башмаками на деревянной подошве. Пробило восемь часов. С левой стороны, из квартиры Леваков, все время доносился гул разговора. Для женщин день начинался сборищем вокруг кофейника, когда они, подбоченясь, мелют языками, словно мельница жерновами. К кухонному окошку с улицы прильнула увядшая физиономия с толстыми губами и приплюснутым носом, и послышался визгливый голос:

- Новости есть, идем, послушаешь!

- Нет, нет, попозже загляну, - ответила жена Маэ. - Мне по делу надо сходить.

Побоявшись поддаться соблазну выпить у соседки стакан горячего кофе, она поспешила накормить Ленору и Анри и ушла вместе с ними. Наверху все так же крепко спал старик Бессмертный, и по всему дому раздавались мерные раскаты его зычного храпа.

Выйдя на улицу, мать, к своему удивлению, убедилась, что ветер стих. Внезапно настала оттепель: хмурилось серое небо; стали липкими от сырости зеленоватые стены, на дорогах стояла непролазная грязь, какую встретишь только в угленосной местности, - черная как сажа, густая и до того вязкая, что ног из нее не вытащить. Матери тотчас же пришлось отшлепать Ленору за то, что девочка для забавы загребала грязь носком башмака, словно лопатой. Выйдя из поселка, мать миновала террикон и направилась к каналу, пробираясь для сокращения пути по ухабистым тропинкам между пустырями, огороженными ветхими, замшелыми заборами. Одно за другим тянулись длинные заводские строения, высокие трубы выплевывали сажу, оседавшую на изрытые, обезображенные поля вокруг промышленного пригорода. За купой тополей над старой Рекильярской шахтой еще торчали огромные толстые балки - остатки развалившегося копра. Повернув направо, жена Маэ вышла на большую дорогу.

- Погоди, погоди, поросенок ты этакий! - закричала она. - Я тебе покажу! Не смей шарики скатывать!

Теперь провинился Анри: набрав пригоршню грязи, он лепил из нее шарики. С примерным беспристрастием мать нашлепала обоих ребятишек, и те, присмирев, зашагали дальше, искоса поглядывая, как их собственные следы отпечатываются на бугорках размокшей глины. Они спотыкались, и оба уже совсем измучились так трудно им было вытаскивать ноги из липкой грязи.

На протяжении двух километров мощеная дорога из Маршьена, ровная, прямая, тянулась между красноватыми глинистыми полями, словно лента, покрытая смазочным маслом. Но дальше, пройдя через городок Монсу, построенный на скате широкой складки земли, она спускалась петлями. Дороги, соединяющие промышленные города Северной Франции и проложенные по линеечке, с пологими спусками и подъемами, мало-помалу обстраиваются с обеих сторон домами так, что целый округ постепенно становится рабочим поселком. Маленькие кирпичные домики были тут выкрашены в яркие цвета для того, чтобы унылый пейзаж стал веселее, - одни были желтые, другие голубые, а некоторые коричневые, - вероятно, люди желали предварить ту темную, бурую окраску, которую в конце концов принимали здесь все строения; домики лепились слева и справа от дороги, окаймляя ее извилины, до самой подошвы склона. Тесный строй узких фасадов разрывали большие трехэтажные особняки, где жило заводское начальство. Церковь, тоже кирпичная, с прямоугольной колокольней, уже потемневшей от угольной пыли, походила на доменную печь нового образца. Среди сахарных заводов, канатных мастерских, паровых мельниц нашли себе место, и притом преобладающее, танцевальные залы, кабачки, пивные, винные погребки, столь многочисленные, что на тысячу домов приходилось более пятисот питейных заведений.

Приближаясь к зданиям Компании - длинному ряду складов и мастерских, жена Маэ взяла Анри и Ленору за руки, и детишки засеменили - мальчик слева, девочка справа от матери. Подальше стоял особняк директора копей г-на Энбо, построенный в стиле швейцарского шале, отделенный от дороги решеткой, за которой разбит был сад с чахлыми деревьями. Когда жена Маэ с детьми проходила мимо особняка, у подъезда остановилась коляска, и из нее вышли господин с орденской ленточкой в петлице и дама в меховом манто, - > вероятно, гости, приехавшие из Парижа в Маршьен поездом; в полумраке вестибюля появилась г-жа Энбо, из отворенной двери послышались ее удивленные и радостные возгласы.

- Да идите живее, чего тащитесь! - ворчала мать и тянула за руки своих малышей, увязавших в грязи.

Ведь уже подходили к лавке Мегра, и она все больше волновалась. Мегра жил рядом с г-ном Энбо - только забор отделял директорский особняк от домика лавочника; у Мегра при доме был склад товаров - длинный бревенчатый сарай, в одном конце которого, выходившем на улицу, была устроена лавка без витрин и без всяких вычур. Тут можно было найти все, что угодно: бакалейные товары и колбасные изделия, овощи и фрукты, хлеб, пиво, чашки и кастрюли. Раньше Мегра служил охранником на Ворейской шахте, а выйдя в отставку, завел маленькую лавочку; благодаря покровительству своих бывших начальников он расширил дело и мало-помалу прибрал к рукам всю розничную торговлю в Монсу, разорив остальных лавочников. Выбор товаров у него был богаче; при большом числе покупателей - жителей рабочих поселков - он мог продавать чуть-чуть дешевле других и даже открывать кредит. Впрочем, он по-прежнему был в руках Компании, которая построила ему и домик, где он жил, и лавку.

- Я опять к вам, господин Мегра, - смиренным тоном сказала Маэ, увидев его у дверей лавки.

Мегра, не отвечая, посмотрел на нее. Этот толстый, бесстрастный и учтивый торгаш с гордостью говорил, что никогда не отступает от принятого им решения.

- Нет уж, господин Мегра... вы меня не прогоните, как вчера. А то как нам дожить до субботы? В доме ни крошки хлеба... Мы еще не расплатились, знаю... Шестьдесят франков два года должны.

Она говорила короткими, отрывистыми фразами, с трудом подбирая слова. Шестьдесят франков они заняли во время последней забастовки. Раз двадцать давали обещание расквитаться, и все не могли это сделать: никак не удавалось выкраивать по сорок су каждые две недели и уплатить долг по частям. А третьего дня как назло пришлось отдать двадцать франков сапожнику, - он грозил продать с молотка все, что у них есть. Вот почему они и остались без гроша. Не то как-нибудь перебилпсь бы до субботней получки.

Выпятив брюхо и скрестив на груди руки, лавочник в ответ на все ее мольбы только отрицательно мотал головой.

- Господин Мегра, две буханки хлеба. Я ведь понимаю... Я не прошу лишнего, не прошу кофе... Только две трехфунтовых буханки в день.