– Вот это классное. Длинное, сидит хорошо, разрез красивый. К нему узкий браслет и цепочку можно, а больше ничего не надо.

– Ты думаешь? – Нонна повертелась так и эдак. – Да ну, как-то слишком просто. Ну черное, ну разрез.

– Элегантно.

– Все девчонки в мини до пупа придут, а я тут в элегантном шушуне до пят… Нет, давай синее посмотрим.

Синее как раз было мини. Сидело оно идеально.

– Впечатляет, – осторожно отметила Динка, – цвет яркий, тебе идет, к глазам подходит. Да и волосы у тебя черные, с синим нормально. Ты из-за цвета его взяла?

– Ага, – Нонна повертелась перед зеркалом. – То есть не из-за цвета, а из-за Никиты. Синий – его любимый, он этот цвет обожает.

– Да? А мне казалось…

– Я и блузку такую купила, потому что он любит. Атласную. Ниче, симпатичная, я специально для него надеваю. Его любимый цвет.

А у Динки в голове зазвучал Никитин голос, когда он отряхивал снег с черных джинсов, после беготни на берегу, и оправдывался: «Хоть и липнет все к ним, а я все равно в черных больше всего люблю. Это мой цвет. В нем всегда ночь, как будто кусочек космоса…»

– …Мне казалось, он любит черный, – Динка сказала это тихо, да Нонна все равно не прислушивалась. Нонна вообще редко кого слушала, кроме себя.

Она померила еще красное, широкое, приговор которому Динка вынесла мгновенно: вот если бы борец сумо был невестой и собрался выходить замуж…

В итоге остались синее и черное. Нонна выбрала синее. Возражать Динка не стала – смотрелось эффектно. А черное ей вдруг захотелось купить самой. Она ведь тоже приглашена на бал, Нонна права. Не в джинсах же идти.

Динка представила себя на высоких каблуках, в черном платье с разрезом, с розой в зачесанных волосах – и стремительную испанскую гитару, и темную тень навстречу…

А синее Нонне идет. Вполне стильно. И даже убойно.

Все как она хочет.

Только любимый Никитин цвет все-таки черный. Чем дальше Динка общалась с Никитой и Нонной, тем больше удивлялась – они как будто не слышали и не видели друг друга. И дело не в том, что они любили разные фильмы, что Нонна предпочитала голливудские блокбастеры, а Никита – авторское кино. Но Никита, такой внимательный с ней, Нонну все время шпынял, подкалывал и пропускал мимо ушей почти все, что она говорила. А Нонна жила в святой уверенности, будто все, что нравится лично ей, – нравится и Никите тоже. И никогда не спрашивала его самого. Прям как Динкины родители…

Дневник Динки Волковой,

Февраль

(после долгого перерыва)

Господи, господи, что мне делать? Какую чушь я тут несла. Какой маленькой девочкой я теперь себе кажусь. Дура, дура, во дура!

Нет, надо быть честной.

Динка, ты ж не будешь врать сама себе?

Нет, не буду. Я же не делаю ничего дурного! Он такой же свободный человек, как я. Он – не чужая собственность. Поэтому… он сам может выбрать. А для этого он должен знать правду. Я так решила.

Ну и дура.

Ну и пусть дура.

Я маленькая девочка. Я маленькая девочка в короткой юбке. Я живу «нидлячего». Я все забыла. Я не хочу больше ни о чем думать.

Я хочу танцевать.

И чтобы всегда шел снег.

* * *

– Ревете тут, как дикие паровозы, ша, мешаете!

Динка обошла сердитую ведущую, которая шикала на парней из танцевалки. Тут, за кулисами, было сумеречно, тесно. На скамейках и стульях валялись костюмы, куртки, пакеты, вполголоса переговаривались девчонки, повизгивали, протискиваясь вперед, малыши. Где-то здесь толкался и Никита.

Она нашла его в дальнем углу, на корточках, с пачкой текстов на коленях. Он быстро просматривал листы и черкал что-то на полях. К нему то и дело подходили с вопросами.

– А, привет, извини, не могу оторваться, запара по полной…

– Да я всего на минутку. Вот, держи, это тебе.

Никита повертел праздничный конверт, в котором угадывалось нечто большее, чем простая открытка:

– Ого! Это валентинка такая? Поэма, что ли?

– Да. Нет. Сам прочтешь. Только не сейчас.

– А чего не… – Тут Никиту потянули за рукав, он отвлекся, и Динка тотчас нарочно спряталась за чью-то широкую спину. Посмотрела, как он ерошит волосы, соображая, что в сценарии нужно переставить местами, как спорит и тычет ручкой в текст, да и двинулась тихонечко обратно. Похоже, ему сейчас совсем не до нее. И хорошо, и прекрасно.

Уже в кулисах ее поймал Толик.

– Ты чего не в зале? Там уже все почти собрались. Слушай, у меня просьба на миллион! Когда мой танец объявят – встань справа у самой сцены, у колонки.

– Зачем?

– Сюрприз. Прыгну на тебя сверху и поцелую. Ты заразишься и тоже станешь ходить в танцевалку.

– Ага, и бегать ночами по крышам, и танцевать стриптиз вокруг телевизионной антенны. И зубами на лету ловить вертолеты.

Толик округлил глаза.

Динка показала ему язык и побежала в зал. Следом неслось:

– Дин, без шуток! Справа, у колонки, обязательно… это очень важно!

Зал был битком. Он шевелился, шаркал ногами, покашливал, смеялся, вскрикивал – в общем, предавался мукам ожидания.

Динка отыскала глазами Нонну – та сидела у центрального прохода, с девчонками, – но пробиваться к ней не стала, а скользнула по боковому проходу к самой сцене. Она шла и пританцовывала на ходу, протискивалась, уступала дорогу, а внутри пульсировала тревожная нервная веселость. Хотелось непонятно чего. Безумств.

Интересно, он уже прочел?

Свет померк, в зале захлопали, засвистели, зашикали. На сцену под романтическую музыку поднялись ведущие, принялись что-то читать, торжественное, из красных папок. Динка не слушала, не воспринимала. Кровь покалывала изнутри, как будто в сердце искрил бенгальский огонь. В голове была одна мысль – прочел или не прочел? Не знает… или уже знает?

Она очнулась, только когда зазвучала тягучая гитара, зарокотала, рассыпая знакомый тревожный мотив. «Ой, это же танго! – узнала она. – Где-то я уже слышала эту гитару, точно слышала…»

А перед глазами сама собой проступила темная заснеженная площадь, огромные белые хлопья, летящие из черноты, вкус снега на губах, качающееся золото фонарей, вихрь, круженье…

Это все ритм, ритм! Капля воды, скользящая по стеклу, капля меда, золотящаяся на кончике ножа. И томительный проигрыш – будто кто-то налил в кувшин чистой печали и поставил туда черный бархатный цветок, и цветок расцвел, и вместо запаха у него – музыка…

Вообще она уже видела это раз пять на репетициях, куда ее таскала Нонна. Той поначалу хотелось, чтобы Толик танцевал с ней, потому и проявляла повышенный интерес. Но ничего не получилось, не срослось, Толик взбунтовался, и Нонна, кажется, до сих пор на него дулась. По крайней мере, на репетиции они больше не ходили.