Хорошо быть сумасшедшей. Все сходит тебе с рук, все прощается, и на выходки твои люди смотрят сквозь пальцы. Len'a (crazy) продуманно и цинично возвела свою безбашенность на пьедестал. Словно талантливый ювелир, она тратила годы и моральные усилия на огранку своей невменяемости. Ее безумие воспринималось как элитный аксессуар, выделяющий ее из будничной толпы.

Len'y (crazy) окружающие воспринимали с беспричинным уважением — может быть, именно поэтому ей удалось склеить такого туза, как Пупсик? Никто не знал, откуда она взялась.

Естественно, у Len'ы (crazy) было некое прошлое; возможно, даже до оскомины шаблонное — любящие родители, школа, первая любовь, институт… Так или иначе, она никогда об этом не рассказывала. Создавалось странное впечатление, что она так на Арбате и родилась и с самого начала была такой — с сумрачным макияжем, ежиком крашеных волос и пирсингом в языке.

Превращение панкушки, к которой большинство относится с брезгливым любопытством, в леди, которая может буднично, как в продуктовый гастроном, зайти в самый дорогой ювелирный и купить свежих брильянтов к завтраку, — такое могло произойти только в Москве.

Хотя, черт его знает, может быть, то был не лотерейный билет, а личная особенность самой Ленки — может быть, было в ней нечто, приподнимающее ее над толпой девушек, всеми силами стремящихся к оригинальности. Len'a (crazy) ни к чему не стремилась — она была такой, какой была, — странной и даже, как говорил о ней дядя Ванечка, стремной.

Мы дружили почти четыре года, но все равно она осталась для меня неразгаданной арбатской загадкой — я так и не поняла, по каким законам строилась ее жизнь.

Начнем с того, что жила Лена… в подъезде. Когда я узнала, что милая (ну, может быть, чуточку нечистоплотная) девушка, которой я однажды бесплатно подарила ее портрет, а она за это угостила меня «крошкой-картошкой» (с этого обмена бесхитростными дарами и стартовала наша многолетняя дружба), — настоящая бомжовка… Это был шок, удар ниже пояса.

Лена была неглупой, вполне интеллигентной, за ее грязными космами и ведьминским макияжем видился некий демонстративный протест. Я подозревала, что новая подруга, как и я сама, сбежала из-под жесткого прессинга родственников, чтобы вкусить свободы. Она прекрасно разбиралась в современном искусстве, была знакома с большинством художников, чьи мастерские сомкнули круг на Бульварном кольце, многим из них позировала… Ее знали галеристки, ее приглашали на какие-то презентации. У Лены всегда водились деньги — небольшие, но все-таки. У нее были модные кеды Adidas originals, ветровка Paul Smith, духи Etro. Из-за ее нарочитой приблатненности многие не понимали, что ее одежда стоит целое состояние.

Удивительный коктейль — духи за двести долларов, плюс траурные ободки под ногтями, плюс умение пить водку литрами, не теряя самоконтроля, плюс склонность к эпатажу.

Я все могла понять, но ЭТОТ ПОДЪЕЗД!

— А что такого-то? — Лена в свою очередь не могла понять (а скорее всего, делала вид) природу моего изумления. — Ничем не хуже твоей комнатенки. Вот скажи, у тебя в распоряжении есть потолки высотой четыре метра, мрамор на полу и арочные окна?

— Нет, — мотала головой я.

— А вот в моем подъезде все это имеется, — подмигивала Лена, — потому что это очень хороший подъезд, элитный.

Спала Лена на груде одолженных по знакомым одеял, вечером палаточные торговки бесплатно наливали в ее термос горячий растворимый кофе. Завтракала она на мраморном подоконнике — в жаркие дни свешивала ноги в окно. Непонятно, почему ее не гнали.

— Привыкли они ко мне, — о жильцах приютившего ее дома Лена отзывалась с нежностью, — я у них что-то вроде консьержки. Охраняю территорию. Попробуй кто-нибудь в мой подъезд войти — съем. Если вижу незнакомое лицо, всегда спрашиваю — а вы к кому? Если не отвечают, могу и не пропустить.

— А милиция?

— Закрывают глаза. У меня был роман с двоюродным братом участкового.

— Лен, ну а как же… Где хранить вещи, где голову помыть? И зимой как?

— Зимой лучше, чем летом, — смеялась она, — батареи на полную мощь работают, сплю в футболке. А вещи мои по знакомым раскиданы. У них же и душ принимаю.

В ее рассказах подъездная жизнь была ничуть не хуже квартирной. И даже имела ряд неоспоримых преимуществ. Логика Лены была странной, но железной.

— А твои родственники? — однажды осмелилась спросить я. — Они-то как к этому относятся?

И тогда лицо Лены помрачнело, сквозь вуаль напускной беззаботности проступили все зарубки, которыми время втихоря пометило ее лицо.

— Предпочитаю об этом не говорить, — отрезала она.

Я ее не понимала, но в чем-то даже завидовала. В ее интерпретации жизнь была легко подчиняемой и простой. Да, у Лены не было ничего, кроме туристского рюкзака, набитого личными вещами, да спального места, отвоеванного у Москвы. Но вот парадокс: почему-то она производила впечатление человека, который может получить все, стоит только захотеть (в итоге так оно и вышло, но тогда, четыре года назад, разве могла я об этом знать?).

Лена была аскетом.

Ей была несвойственна типично женская манера обрастать вещами, точно дерево годовыми кольцами. Она не понимала культа туфелек. Не понимала, зачем одному человеку пять сумок. Искренне не понимала, почему у девушки в платье Valentino больше шансов сорвать куш, чем у нее, непромытой арбатской хиппушки.

— Все эти куколки, — говорила она, — бестолково мечутся по городу в надежде выгодно переспать. Не город, а броуновское движение голодных кукол. Они тратят целые состояния на то, чтобы выглядеть как Дженнифер Лопес. И не понимают, бедные, что та же Дженнифер Лопес — обычная толстожопая и коротконогая баба. Она на коне не из-за сексуальной фигуры и не из-за густых волос. В ней есть что-то еще, что-то большее, чем все эти цацки, понимаешь? Во мне тоже есть, — после задумчивой паузы констатировала она.

И первое время я думала: вот ненормальная. Возомнила о себе невесть что и всем сердцем в эту легенду верит. У Лены были редкие волосы, невыспавшийся вид, слишком близко посаженные глаза и худосочная спина, похожая на стиральную доску. Когда девушка с такими параметрами лениво рассуждает о соблазнении олигархов, хочется снисходительно усмехнуться. Но потом я поняла: с Леной все не так просто.

Что-то в ней было.

Что-то, невидимое злому женскому взгляду. Что-то из области животно-феромонного. Что-то, магнитом притягивающее тех мужчин, которых она хотела. Всех без исключения.

Да, Лена всегда получала в свое распоряжение лучших арбатских мужчин. У нее был роман с голубоглазым художником Севой, к которому я и сама одно время неровно дышала. Сева был птицей не нашего полета. Белая ворона, никчемное звено состоятельной семьи — его родственники, в отличие от моих, горячо поддержали желание «романтичного талантливого мальчика» стать свободным уличным художником. У него была удивительная внешность, балансирующая на грани мужественности и почти неприличной ангельской красоты. Белая кожа, которой любая девушка позавидовала бы, неяркий благородный румянец, четко очерченные брови, отливающие нездешней синевой глаза… Одевался он от бельгийских и лондонских дизайнеров. Собирался поступать в какой-то навороченный колледж в Брюсселе.