Все понятно — опасается папаша. Отдельное от всех домашних письмо написал, а в нем — все о том же — обычные новости. И слог другой, суховатый, без родительских сантиментов. Ничего похожего на прежнее письмо. Нет ли в этом знака: дескать, в письмах ни о чем другом писать нельзя. Только чего же опасаться? Я ведь не дурак, чтобы письмами разбрасываться или посторонним читать давать. Может быть, боится папаша, что по дороге письмо прочесть могут? Так ведь оно запечатано. На почту не надеется? Снова загадки. И что же это за миссия такая у моего папаши секретная? Нет ли от нее какого-нибудь вреда для команды и государя? В прежнем письме он советовал мне всерьез в игру не втягиваться, а я теперь своими глазами вижу, что важнее игры для государства ничего нет, что многие тысячи людей ради игры день и ночь трудятся. А сколько умных книжек о разных игровых уловках написано! Мне Дмитрий Всеволодович однажды разрешил посмотреть, там все строение игры по косточкам разобрано. Это только зрителю кажется, что многотысячные отряды по разным странам с мячом или без мяча сами собой перемещаются, а в действительности каждый шаг любого игрока сто раз выверен и рассчитан. А между тренерами невидимая стратегическая борьба идет. И все это не всерьез? Не может такого быть. Один папаша мой, получается, умный, а остальные все глупцы? Посоветоваться бы с кем-нибудь. Может быть, с князем при случае. Тоже боязно — вдруг отца подведу. Ладно, время покажет.

Продвинулись мы еще немного вперед, перешли государственную границу. По этому случаю торжество было, снова приезжали артисты. Человек сто операторов снимали, как мяч через границу перекатывался. Мне всегда любопытно было, как за границей люди живут. В Белоруссии особых отличий нет, почти все как у нас, разве что немного беднее. Керосин дорогой, мазут тоже дорогой. Пшеницу здесь почти не сеют, хлеб пекут из ржаной муки. Еще сажают много картошки, зовут ее бульбой. Язык белорусский на наш очень похож, почти все слова те же самые, только как будто с горошиной во рту белорусы их выговаривают. Некоторые из наших соседей имеют здесь родственников, а Ефим Карпухин на белоруске женился и лет пять назад уехал куда-то под Гродно жить. В общем, ничего особенного.

А если доведется в Польше и Германии побывать, это да, там многое по-другому. А еще лучше было бы поскорее гол забить и новую игру начать, да так, чтобы противник издалека оказался, французы, например, или испанцы. Там, в жарких южных краях, наверное, все иначе, чем у нас. Море, пальмы, влажные черные ночи. Только мне к тому времени уже в Университет надо поступать. А что, если мне не на исторический факультет податься, а, к примеру, на дипломатический или хотя бы иностранных языков? Историю мне, судя по всему, папаша и дома лучше всех преподаст. На дипломатический, наверное, мне не поступить, даже с князевой рекомендацией; туда почти одних только родовитых юношей берут. Выезд на службу за границу — дело ответственейшее. Дипломатический или торговый чиновник должен не только своим делом отменно владеть, но и галантным обращением отличаться, политесы с иностранцами запросто водить, знать несколько языков. Выездной народец особое общество образует, чужих туда не принимают.

А вот на иняз попробовать можно. Мне ведь большой чести и иностранных политесов не надо. Мне бы только мир повидать, на разные страны посмотреть. При торговой миссии помощником, переводчиком в заграничных игровых представительствах. Во всякое дело готов, лишь бы на одном месте не сидеть.

Под Пинском взяли мы в свой отряд еще человек триста защитников и сто шестьдесят полузащитников и вплотную приблизились к немецкому отряду. У немцев сил против нас оказалось существенно меньше, и свою позицию под Брестом они оставили, решили отойти назад и ждать подкрепления. Мы следом за ними. За полтора месяца насквозь прошли Белоруссию, вступили в Польшу. Из центра немецкий отряд под командованием старого знакомца Карла Хесслера нас догоняет. Небольшое соединение всегда быстрее движется, а у Хесслера всего семьсот человек, но самых лучших. Из них половина на Ржавой горе была, ярым мщением к нам пылают. Ясно, что нам либо маневр с изменением направления нужен, либо большой схватки не миновать.

Прошли мы Брест, Люблин, приблизились к Кракову.

В Польше интересно оказалось. Я даже стал путевой дневник вести и все наблюдения досконально записывать, чтобы чего-нибудь случайно не забыть. Показал однажды Дмитрию Всеволодовичу, тот сказал, что у меня хороший слог, наблюдательность к интересным деталям, и если достаточный объем наберется, то вполне можно будет мой дневник в виде книжки издать. Вот это было бы замечательно! Я о таком даже и не мечтал. Представляю, как порадовался бы папаша, все домочадцы и односельчане.

В Польше люди иначе живут. Вроде бы многое похоже, а все равно по-другому. Деревянных зданий мало, больше строят из серого камня или кирпича. Живут небольшими деревеньками, домов по пять-десять, очень многие отдельными хуторами селятся. Выговор польский совсем другой, хотя некоторые слова с нашими все-таки схожи. Вот, например: chleb — хлеб, woda — вода, gra — игра, zycie — жизнь. Причем общими словами самые основные, жизненные вещи обозначены. Как будто в глубокой древности все народы вместе жили, а потом по разным сторонам земли рассеялись и наречия, как ветви от одного ствола, тоже вместе с людьми разошлись. Если так, то все люди родственниками могут оказаться. А вдруг тот немец, которому Васька на Ржавой горе голову проломил, был его дальний-предальний тринадесятиюродный брат?

В свободное время стал я польский язык учить и очень этим увлекся. В день до пятидесяти слов из словаря выучиваю. Как только местного жителя встречаю, стараюсь что-нибудь спросить или хотя бы приветственное слово сказать. Поляки обычно этим довольны бывают, отвечают. Пробовал газету польскую читать — пока не вышло, мало еще слов знаю. Но обязательно буду дальше учить. И делу нашему от этого тоже польза. Неизвестно только, как долго в Польше пробудем. Очень может быть, что через два месяца уже в Германии окажемся.

Дмитрий Всеволодович над моими упражнениями посмеивается:

— А в Германии что, немецкий учить будешь?

— Буду и немецкий учить, солнышко. Если случится туда попасть — обязательно выучу.

— Не противно тебе? Они же наши враги.

— Это ведь только игра, солнышко. Сегодня немцы в противниках, завтра французы, послезавтра поляки. Незачем из-за этого людей во враги записывать.

Дмитрий Всеволодович пронзительно на меня посмотрел, как только он один это умеет, и почему-то невесело усмехнулся.

— Точно, Прокофьев, в Университет тебе надо! На факультет иностранных языков. Если при штабе служить не останешься, я тебе с поступлением помогу. С моей рекомендацией тебя и без экзаменов возьмут.

— Сердечно благодарю, солнышко. Я уж тоже про иняз или дипломатический факультет подумывать начал. Хотя сначала на исторический настраивался. Древняя история мне интересна…

Сказал и замер. Впервые постороннему человеку о своей тайной страсти проговорился. И зря, видно. Князь нахмурился, на лице проступило разочарование и досада.