Когда я закончила, мама долго молчала. Потом спросила:

— Труп?

— Да, ма.

— Мне так плохо, — пробормотала мама, и я испугалась, как бы она не соскользнула с бревна. Она еле сидела.

— Прости, мама, — сказала я. — Я тебе много лишнего наговорила, а теперь я стала воровкой, да еще и могилу разрыть собираюсь.

Она покачала головой:

— Мне плохо не оттого, что ты сказала или сделала. Мне плохо оттого, как я живу. Столько валяться в постели — это никому на пользу не пойдет. Напрасно я рассталась с Брайаном, напрасно уехала сюда, на реку.

— Ты хотела защитить Брайана, — вступилась я.

Она снова покачала головой:

— Мне казалось, я его не стою. Моя мама вечно твердила мне, какая я плохая, и, когда я повстречала Брайана, на минуточку — только на минуточку — мне показалось, что я не так уж плоха. А потом я забеременела, мне стало стыдно, я чувствовала себя грязной, опозоренной и не хотела замарать его. — Мама снова покачала головой. — А главное, что я убедила себя: этой внебрачной беременностью Господь указывает мне, кто я есть, это мое наказание, и моя участь в жизни — всегда быть несчастной.

— Вот спасибо, — откликнулась я.

— Не обижайся, дорогая моя! Только сегодня утром я поняла, что любящий Господь никогда бы так не обошелся со мной, что он вовсе не наказывает меня — это я наказала себя и продолжаю наказывать. Я прислушалась к разговору мужчин, и Дон сказал, ему плевать, что станется с тобой. Это он ответил Клитусу, который пообещал поделиться деньгами, когда они их вернут. Предлагал Дону и Джину по пятьдесят долларов, но Дон сторговался на семидесяти пяти. Клитус сказал, если они не помогут ему найти тебя, он наймет цветного, который живет в лесу.

— Скунса?

— Да, Скунса.

— Это детские сказки!

— Боюсь, что не сказки, — возразила мама.

Ага, она и в знамения верила, и в ангелов, и в призраков, так что Скунсом она меня не слишком напугала.

— По семьдесят пять долларов, значит? — уточнила я.

— В итоге они договорились на семидесяти пяти.

— Учитывая, что из банка пропало около тысячи, Клитус заключил неплохую сделку, — сказала я. — Зато теперь я по крайней мере знаю, сколько я стою, с Джинкс и Терри в придачу. Клитус не упоминал о том, что деньги ворованные и что зарыты они были вместе с мертвым телом в классном костюме — то есть когда-то это был классный костюм?

— Не упоминал.

— Что ж, все-таки приятнее, что меня продали за сто пятьдесят долларов на двоих, а не сдали задаром, — подытожила я. — За падчерицу это вполне прилично, полагаю. Интересно, почем бы они продали родную кровь?

— Это большие деньги по нынешним временам, — заметила мама.

Я уставилась на нее во все глаза.

— Я не оправдываю его. Так просто говорю.

— Возвращайся домой, пока они не спохватились, — попросила я. — Мне надо предупредить Терри и Джинкс.

— Я не вернусь, — сказала мама. — Я иду с тобой.

— Ты?

— А зачем, по-твоему, я взяла мешок? — продолжала она. — Я сложила в него твои и мои вещи. Даже твое нарядное платье и туфли.

— Вот здорово! — восхитилась я. — А гардероб из моей комнаты прихватила? Который с зеркалом?

— Платье может понадобиться, — настаивала она. — Заранее ведь не знаешь, кого повстречаешь в дороге.

— Если ты пойдешь с нами, тоже станешь воровкой, как мы.

— Значит, мы все будем воры. Все вместе. Знаешь, Сью Эллен, сегодня, когда бальзам повыветрился, мне приснилась большая черная лошадь, она гналась за мной по берегу нашей реки и уже почти настигала. А потом я увидела впереди, в зарослях, другую лошадь, белую, и поняла во сне: если я добегу до белой лошади и сумею запрыгнуть ей на спину, она унесет меня прочь от черной.

— А вдруг черная лошадь — хорошая?

— Не думаю, лапонька. Не думаю.

— Ты добежала до белой лошади?

— Я проснулась. Так что нет, не добежала. Что мы теперь будем делать?

Наверное, я плохая дочь: я оставила маму сидеть на бревне и пошла первым делом предупредить Терри — он жил ближе к нам. У мамы попросту сил бы не хватило носиться по ночным тропам. Я оставила ее на бревне размышлять про черную и белую лошадь.

Какое-то время понадобилось, чтобы подняться наверх из приречной низины и выйти в тот городок с разбросанными вкривь и вкось домишками. Я шла, внимательно поглядывая по сторонам, подбиралась к дому Терри осторожно, прикидывая, как бы не попасться на глаза его маме и всей его сводной семейке, и вдруг смотрю, он идет мне навстречу по дороге. Лунный свет падал на его фигуру, а ступал он как-то странно, словно проваливался одной ногой в неглубокую канаву. На плече у него болтались две лопаты. Он заприметил меня и помахал рукой.

Подойдя поближе, я торопливым шепотом выложила все, что узнала от мамы. Про то, что мама пойдет с нами, я говорить не стала. Решила, с этим можно и погодить.

— Черт! — буркнул Терри. — Я-то рассчитывал выкопать Мэй Линн к тому времени, как вы с Джинкс появитесь. Прикинул, что Клитус быстро сообразит про нас с Джинкс, и начал курсировать. Лодыжку подвернул довольно основательно — в яму ногой попал.

Мы шли в сторону кладбища, где схоронили Мэй Линн.

— Курсировать? — переспросила я.

— Сходил на кладбище, отнес брезент, чтобы завернуть тело. Три раза ходил, пока перетаскал припасы нам в дорогу. И тележку туда отвез. Я много чего успел. Вот только тело еще не выкопал. Затем и несу лопаты.

— Наверное, Джинкс уже там, — понадеялась я.

— Все отлично складывается, — сказал Терри. — Пока они доберутся до моей мамы и всей этой сводной своры, чтобы им наябедничать, мы уже выкопаем Мэй Линн, и они понятия не будут иметь, где нас искать. У меня тоже козырь в рукаве припрятан.

Примерно полчаса мы добирались до того места, где лежала Мэй Линн. Когда пришли, увидели, что Джинкс уже сидит на земле у могилы, а при ней мешочек с ее пожитками. Завидев нас, она резво вскочила на ноги.

— Долго же вы!

— Я тут раньше тебя побывал, — возразил Терри.

— Я так и подумала, когда увидела это хозяйство. — Джинкс ткнула пальцем в припасы Терри. — Но я сидела тут и думала: Клитус вынюхает меня, как свинья трюфель, ведь он знает Сью Эллен, а ее семья знает про нас.

— Правильно думала, — сказала я. — Все уже завертелось.

Я по-быстрому сообщила Джинкс, как и что. Она сказала:

— Мама знает, что я уезжаю с вами. Я не могла бросить ее, ничего не сказав. Я ей все рассказала.

— Как она это приняла? — спросила я.

— Хорошо, — сказала Джинкс. — Она была так добра ко мне, что я чуть было не осталась. Сказала, что мне все равно следовало бы уехать, даже если бы я ничего не своровала. Здесь у меня нет ни малейшего шанса, а в других местах, может, и найдется. Сказала, что у цветной девчонки есть надежда выбиться в Калифорнии или на Севере, а здесь меня ничего не ждет — руки в воде мочить да спину гнуть. Я ей напишу, когда все уладится. И папе, туда, на Север, где он работает. Мне кажется, они оба будут рады тому, что я получила в жизни шанс, я вроде как и ради них это делаю. Да и после того, как я ударила белого палкой по голове, мне в здешних местах не жить.