— Это вы, сэр? — прошептала она.

— Да, моя радость, — прошептал он в ответ. — Тише, пожалуйста, мы же не хотим всех разбудить.

— Что-то случилось? — спросила Адель, когда он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Нет, я просто хотел побыть с тобой, — ответил он.

Когда ее глаза привыкли к темноте, она разглядела, что он в пижаме; он сел на кровать рядом с ней, и кровать скрипнула.

— Ты украла мое сердце, Адель, — сказал он, взяв ее руку и потирая в своих. — Я могу думать только о тебе.

Адель не знала, что сказать. Он тоже украл ее сердце, но ей казалось неправильным, что он пробрался в темноте, чтобы говорить о таких вещах.

— Можно мне лечь рядом с тобой? — спросил он. — Я просто хочу обнять тебя.

Адель подвинулась, но кровать была очень узкой, и места для него было мало.

— Вы не должны быть здесь, — осмелилась сказать она, занервничав, потому что вдруг снова подумала о том, что сказала Берил.

— Почему, моя дорогая? — сказал он, обхватывая ее руками. — Разве ты никогда не забиралась к папе в постель, чтобы приласкаться?

— Нет, — сказала она. — Мне не разрешали.

— Но тебе ведь хотелось?

Адель вспомнила, что Памела часто забиралась в постель к родителям, особенно когда плохо себя чувствовала. Адель всегда завидовала ей. Она сама пыталась сделать это несколько раз, когда ей было пять или шесть лет, но мать всегда велела ей возвращаться к себе в постель.

— Да, мне хотелось, — призналась она. — Но с вами — это другое.

— Но почему? — сказал он, целуя ее в лоб. — Я люблю тебя, как любил бы свою родную дочь.

Все было правильно, и она расслабилась на его груди, а пока он держал ее близко, от тепла и спокойствия его рук у нее начали слипаться глаза.

Когда Адель проснулась, то обнаружила, что одна в постели и первые лучи солнца как раз пробиваются через окно. На мгновение она подумала, что он ей просто приснился, но, повернув лицо к подушке, она почувствовала запах лавандового масла и поняла, что это был не сон.

Позже в тот же день на уроке вместе с другими старшими детьми он улыбнулся ей какой-то заговорщической улыбкой, а когда урок был окончен, попросил ее остаться в классе на минутку.

Когда остальные ушли, он подошел к ней и нежно погладил по голове.

— Ты уснула, прежде чем я смог объяснить, зачем пришел, — сказал он. — Видишь ли, я не могу продолжать наши частные уроки.

— Почему? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Мне нужно проводить больше времени с другими детьми.

По спине Адель пробежал холодок. Ей хотелось спросить, означает ли это, что она уже не особенная для него, но она не осмелилась.

— Не смотри так, — сказал он. — Что я могу сделать? Другим нужна моя помощь больше, чем тебе.

Ее глаза наполнились слезами, он протянул руку и вытер слезинку большим пальцем.

— Это не означает, что ты стала мне безразлична. Нам просто нужно найти другой способ, как иногда проводить время вместе.

У нее подпрыгнуло сердце, она провела рукавом по влажным глазам и улыбнулась.

— Вот так-то лучше, — он мягко рассмеялся. — Это будет нашим маленьким секретом. Но ты не должна никому рассказывать! Обещаешь мне?

Адель кивнула. Она снова была счастлива.

— Умница, — сказал он. — Теперь иди, мы увидимся позже.

В последующие дни у Адель стало еще больше поводов для беспокойства, потому что в «Пихтах» все перевернулось. До того как мистер Мэйкпис уезжал, в доме не было принято расписание или строгий порядок, миссис Мэйкпис всегда говорила детям за завтраком, какие дела она поручает им на день. Это был гибкий порядок, менявшийся в зависимости от погоды, ее настроения и от того, был ли кто-то в этот день наказан. Она обычно оставалась за столом после завтрака и читала газету, Мери сидела рядом с ней на своем высоком стульчике, а старшие дети уходили выполнять назначенную работу — стирку, мытье ванны или подметание и натирание полов в спальнях.

Теперь в кухне появилось расписание, приколотое к стене, и каждый ребенок старше пяти лет должен был каждый день ходить на уроки. Миссис Мэйкпис злобно сказала, что все они лентяи, никуда не годные, и что давно пора им понять, что они здесь не на каникулах. Она сказала, что любое плохое поведение во время уроков или невыполнение своей работы надлежащим образом будет означать, что детей не будут выпускать в сад поиграть в течение дня.

Средняя группа должна была отправляться на уроки немедленно после завтрака, а в это время старшим, среди которых была и Адель, следовало заниматься уборкой и стиркой. Миссис Мэйкпис уже не сидела у стола со своей газетой, а металась вокруг, как сердитый шмель, кидаясь на каждого, кто, по ее мнению, не старался изо всех сил.

Если малышка Мери или трехлетки Сьюзен или Джон попадались ей под ноги, что-то разбрасывали или шумели, она вспыхивала в гневе, часто орала на них и приводила их этим в ужас.

Обед подавался в двенадцать часов, секунда в секунду, и разговаривать во время еды категорически запрещалось. Во второй половине дня проходили уроки у старшей группы, и мистер Мэйкпис был таким же раздражительным, как и его жена. Адель с трудом верила своим глазам, видя, как жестоко он обращался с Джеком и Фридой, называя их дураками и часто награждая затрещинами просто за то, что они неправильно решали задачи. Он унижал Берил и Руби, когда они читали вслух и спотыкались о трудные слова.

Вторая половина дня казалась Адель бесконечной, потому что уроки планировались в расчете на самых отстающих в группе, все эти вещи она делала несколько лет назад. Иногда мистер Мэйкпис давал ей почитать книгу или предлагал какие-нибудь задачи по математике, но в основном он даже не обращал внимания на ее присутствие в классе.

А она все смотрела в окно, наблюдая, как ветерок шевелит листья на деревьях, и думала, что она сделала не так. Ей казалось, что она сама была в чем-то виновата, хотя и не понимала в чем.

После чая остальным позволяли выйти в сад до самого сна, но миссис Мэйкпис заставляла Адель штопать одежду. Куча носков, нуждавшихся в штопке, и масса рубашек и блуз с оторванными пуговицами, похоже, не кончалась никогда. Адель пришло в голову, что миссис Мэйкпис выкапывает из шкафа старую одежду — просто для того, чтобы заставить ее работать.

Все это очень напоминало ситуацию в ее семье. Миссис Мэйкпис никогда не говорила с ней прямо, просто вываливала перед ней вещи или рявкала, отдавая приказ. Поэтому Адель делала точно то же, что делала дома, никогда не возражая, и сдерживала слезы, пока не оставалась одна в комнате.

Однажды поздно вечером, когда она все еще плакала, мистер Мэйкпис снова пробрался к ней в комнату. Она не увидела, что он зашел, и вздрогнула, когда он очутился рядом с ней.