Трепка понимающе кивнул.

— Само собой, я заплачу самую высокую по сегодняшнему курсу цену за все сведения.

Пармантье отвернулся, словно услышал непристойность.

— Вы не понимаете, что я для вас сделал… но все равно, сведения вы получите! — воскликнул он, схватив блокнот, в котором все это время делал записи. — Ладно, — осадил он самого себя и начал читать. — Итак!

Трепка слушал Пармантье, не перебивая и ничего не записывая, пока адвокат не отложил блокнот.

— Вы довольны? — спросил Пармантье горьким тоном человека, предавшего семью и родину.

Трепка молча кивнул и протянул адвокату две крупные купюры. Они исчезли в ящике стола так же бесследно, как исчезали арестанты в подземных камерах de l'Ancien Régime.[35]А директор банка вскоре уже стоял на тротуаре перед домом на улице Партуно.

Был ли он доволен делом, которое только что провернул?

Не вполне. Он надеялся, что полученные сведения раз и навсегда опровергнут безумные теории норвежского поэта. Но получил ли он такие сведения?

Нет. Сведения, которые раздобыл месье Пармантье, в муках преступивший нормы своей морали, скорее как раз указывали на то, что Эбб мог иметь некоторые — пусть недоказанные — основания для своих фантастических построений! Отец троих братьев умер в необычайно молодом возрасте, и, так как в ту пору все трое были еще несовершеннолетними, в завещании было определено, что состоянием семьи будет вплоть до своей смерти распоряжаться бабушка. После ее смерти состояние как фидеикомисс перейдет к старшему из братьев, который, разумеется, будет обязан заботиться об остальных членах семьи. Но ведь известно, как подобные обязательства выполняются на практике, да, к сожалению, Трепка знал это и как банкир, и как человек. Так что, безусловно, можно было представить себе такие обстоятельства, при которых не самый щепетильный из братьев может прибегнуть к не самому щепетильному способу решить дело с наследством в свою пользу… Артур Ванлоо, который так внезапно расстался с жизнью, был старшим братом и в свое время должен был унаследовать семейное состояние. За ним шел Аллан, а за Алланом Мартин.

Директора банка внезапно поразила одна мысль. В мире воздушных фантазий Эбба преступления, безусловно, совершались с необычайной легкостью, но все же мотив для преступления должен быть достаточно серьезен. Как велико семейное состояние Ванлоо?

Об этом Пармантье не сказал ни слова. Возможно, он не мог этого узнать, а может быть, рассчитывал на еще один визит директора банка. Но Трепка полагал, что эти сведения он может добыть более простым и дешевым способом в другом месте… В Берлине на Берен-штрассе существовало справочное агентство Шюттельмарка. Если эта фирма чего-то не знала о состоянии ныне здравствующих людей, значит, эти данные вообще не стоили внимания. При этом фирме было все равно, где живет интересующая вас особа — в Германии, Франции, Америке или на Камчатке. В течение нескольких дней фирма Шюттельмарка предоставит вам все необходимые сведения.

Трепка повернулся и твердым шагом направился к телеграфу. Адвокат Пармантье горестно наблюдал из окна, как тот удаляется. До самой последней минуты он надеялся, что банкир вернется. Но открыть окно и позвать Трепку он не мог — всему есть границы.

Доцент Люченс был не вполне откровенен в это утро со своими коллегами из детективного клуба. Кое о чем он умолчал. А ведь клятва, которую дают свидетели во всем мире, предписывает им говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Но у доцента не было недостатка в мотивах, когда он пытался оправдать свое поведение перед самим собой.

Из опыта, приобретенного во время научных исследований в области истории религии, доцент знал, как опасно делиться своими впечатлениями с другими, с какой легкостью их перетолковывают, приходя к новым и неожиданным заключениям! Там, где объективный наблюдатель видит труднообъяснимый феномен, человек, менее критически настроенный, видит чудо. А там, где объективный наблюдатель, может быть, видит чудо, скептик усматривает чистейшей воды мошенничество. Вот почему Люченс умолчал о том, что видел и слышал накануне вечером. Ведь норвежский поэт с его легковозбудимой натурой во много раз преувеличил бы значение наблюдений доцента, а директор банка Трепка объявил бы их вздором.

Что же так поразило доцента?

Прежде всего поведение старой дамы. Хотя ей стоило шевельнуть мизинцем, чтобы прекратить неуместную перепалку внуков, она этого не сделала. Она предоставила им ссориться довольно долгое время, а потом прекратила ссору одним взмахом веера. Почему она не сделала этого раньше? Почему она не сделала этого сразу?

Почему?

Потом Мартин Ванлоо. Если Артур был фанатиком, а Аллан беззастенчивым любителем наслаждений, Мартин, несомненно, желал сойти за этакого дружелюбного представителя богемы. Но был ли он таковым на самом деле? Доцент сомневался в этом. Ссора, разгоревшаяся при появлении на вилле членов детективного клуба, возникла из-за нескольких слов, брошенных Мартином… Перепалка уже затухала, но едва не разгорелась снова, когда он двумя-тремя замечаниями подлил масла в огонь. После чего начал читать стихи и смешивать напитки. И то, и другое занятие отлично вписывалось в роль весельчака из мира богемы. Но одна подробность наводила Люченса на размышления. Мартин, казалось, вкладывал всю душу в меланхолические строки Суинберна, но при этом с необычайным изяществом жонглировал стаканами и бутылками. Выступающий на сцене фокусник непрерывно говорит. Кем же на самом деле был Мартин: страстным любителем поэзии или фокусником? И если он фокусник, в чем состоят его кунштюки?

Было еще третье наблюдение. Бабушка говорила о привычке Аллана принимать снотворное, а Мартин театральным шепотом заметил: «Она еще не знает о его самом изысканном снотворном в упаковке из беличьей шубки!» Что он имел в виду, сомнений не вызывало. Доцент разбирался только в тех одеждах, которые можно найти в захоронениях времен мегалита. И однако у него сложилось впечатление, что современные молодые женщины предъявляли к мехам куда более высокие требования, чем женщины эпохи мегалита. Но бабушка вряд ли принадлежала к числу тех, кто дает деньги на подобные расходы. А стало быть…

Почти в то самое время, когда норвежский поэт пошел на приступ клуба левых Ментоны, а Трепка — к адвокату Пармантье, доцент отправился совершать экономические открытия.

Если получить ответ на два первых его вопроса было трудно, третий, проявив известную хитрость, можно было прояснить.

Вооруженный чековой книжкой, выданной шведским банком, Люченс явился в одно из самых крупных финансовых учреждений Ментоны. Ему указали кабинет, на дверях которого красовалась надпись Service des Etrangers[36]и где чиновник с любезным поклоном предложил ему стул. Однако, когда Люченс изложил свое дело, тот нахмурился.