Теперь он выглядел встревоженным. Быть может, невзирая на все свои умные речи, в глубине души он верил, что божества могут влиять на человеческую жизнь?

– Такой человек стал бы действительно особенным, – произнес он так тихо, что за журчанием фонтана я едва расслышала его слова. – Он сумел бы совершить великий подвиг и выжить. Но я не знаю, что это был бы за человек и как бы он нам понравился.

Он имел в виду Ло-Мелхиина – я прочла это по его глазам. Об этом я не подумала. Вполне вероятно, что мужчины, которым хорошо жилось при правлении Ло-Мелхиина, строили алтари в его честь, но я видела, как работает его сила, и это было совсем не похоже на силы божества.

– Мужчины молятся по утрам и вечерам, – сказала я. – А в жаркие полуденные часы они беседуют друг с другом, торгуют и пьют прохладную воду.

Он взглянул на меня, и на долю секунды я увидела страх в его глазах. Но страх тут же сменился любопытством и надеждой, столь отчаянной, что мое сердце содрогнулось. Нет, у Ло-Мелхиина не могло быть алтарей.

– Женщины же молятся, когда просыпаются, когда работают, когда ходят, – продолжала я. – Они молятся с каждым поворотом веретена и с каждым движением челнока на ткацком станке. Они вкладывают свои молитвы в переплетение нитей материи, а потом эта материя путешествует по всему миру и все восторгаются ее красотой.

– От такого проснется и мертвый, – зачарованно произнес Сокат Ясноокий. – Невозможно и представить, что стало бы с живым.

– С живой, – поправила я.

– С женщиной, спасшей сестру, которая ее любила, – подхватил он. – И всех остальных девушек своей деревни. С женщиной, которая пришла в каср. И не умерла ночью.

– Пока не умерла, – уточнила я.

– Когда я беседую с Ло-Мелхиином, мои мысли мчатся быстрей, чем когда-либо, – сказал он. – Я вижу все как никогда ясно, и это не стоит мне ни малейших усилий. Я скучаю по дням, когда мне приходилось трудиться, чтобы видеть все с такой ясностью. Другие же радуются, что им приходится прикладывать меньше усилий.

– Это все равно что ткать из широкой нити, – заметила я. – Ткань будет готова быстрей, но между нитями останутся просветы, где могут появиться дырки, да и узор выйдет не такой красивый.

– Да, – согласился он. – Все именно так.

– Со мной Ло-Мелхиин не беседует, – сказала я. – Точнее, он лишь насмехается над моим домом, даже когда просит рассказать о нем.

– Он сам не знает, что ему досталось на этот раз, – сказал он.

– Думаю, знает, – возразила я. Я вспомнила взгляд своего мужа, напомнивший мне нашего барана. – Каждую ночь он берет меня за руки, и от моей кожи к его струится холодное пламя. Я видела вспышки такого же пламени в первую ночь звездопада, когда он ходил от одного гостя к другому, только тогда вспышки шли от него к ним.

– Было ли такое с Фирхом Камнедаром? – впервые в его голосе зазвучало волнение, и он склонился ко мне.

– Да, – ответила я. – Так было со всеми. Так было и с вами.

Тогда я поняла, что этот спор он вел уже много месяцев, но ни с кем его не делил. Спор шел лишь в его голове, круг за кругом, будто овцы, подгоняемые собакой, пока он не получил от меня необходимое подтверждение, задавшее его мыслям нужное направление.

– Происходит ли что-то еще, когда Ло-Мелхиин приходит навестить вас? – спросил он.

Вопрос можно было счесть неприличным, если неверно истолковать его смысл, но я поняла, что он имеет виду, и решила сказать правду.

– Да, – ответила я. – Ло-Мелхиин всегда берет меня за руки, и от него ко мне струится холодное пламя. Иногда в нем появляются образы: моя деревня, моя сестра – все то, что он хотел бы забрать у меня и разрушить. Но потом тонкие медные нити начинают тянуться от кончиков его пальцев к моим, и я чувствую, как мое сердце в груди разрастается. Не знаю, видит ли он холодное пламя, как вижу его я, но я точно знаю, что медное пламя он не видит вовсе – как если бы мы между нами происходил обмен, но против его воли.

И снова Сокат Ясноокий затих. Маслины были съедены, а лепешки стали слишком черствы даже для моих зубов, закаленных пустыней. Я сидела молча и ждала, как вдруг меня осенило. Да, сейчас еще было утро, но день все равно когда-нибудь кончится, а ночью я могу умереть. Я же зачем-то сижу здесь, пока старик, который даже не верит в богов, тратит время на пустые размышления.

– Моя королева, – сказал он наконец. Голос его звучал церемонно, и мне стало жаль, что непринужденность нашей беседы исчезла. Он больше не говорил со мной так, будто я была одним из его учеников. – Мне жаль, что у меня нет для вас лучшего ответа, который бы сумел направить ваши мысли. Я понимаю, что вы не знаете, сколько времени у вас осталось, но мне нужно время, чтобы подумать.

– Досточтимый Скептик, – обратилась я к нему столь же церемонно, хоть мне это было и не по душе. Я встала, приготовившись покинуть сад. – Я поняла вас. Если вы захотите сказать мне что-то еще, я выслушаю вас снова.

– Госпожа, – он снова превратился в старика, плюющегося косточками от маслин, и вопреки формальному обращению казалось, что он говорит с простой девчонкой, а не с королевой. – У меня нет ответов на ваши вопросы, но есть совет.

– Я приму его с радостью, – сказала я, и в мой голос вернулась былая теплота. В то же время я решила покончить с разговорами. Ни с того ни с сего я разозлилась на свое бездействие. Я знала, что все тщетно. Я узница этих стен, и хотя для меня открыта мастерская, мне не хотелось провести остаток дней за прядением. Я скучала по вышиванию и тканью. Я скучала по толчению зерна и замешиванию теста. Я скучала по временам, когда я приносила пользу и была частью семьи. Я скучала по своей сестре, по ее живым глазам и доброму сердцу, по тому, как наши пальцы случайно соприкасались за работой. Гнев пылал в моей груди, хотя я и старалась обуздать его и не подать виду. Сокат Ясноокий был со мной учтив и внимателен. Не его вина, что я стала пленницей в этом кошмаре, сотворенном Ло-Мелхиином.

– Я полагаю, – сказал он мне, – что вам понадобится шар. И лампа.

Когда люди дают тебе свой страх, легко направить их тем путем, который тебе угоден. Когда люди показывают тебе, чего они стоят, легко понять, что можно у них взять.

Когда они делают и то, и другое, легко играть на их сердцах, словно на свирели.

Одна мертвая девушка не значила ничего. Две – немногим больше. Десять уже давали повод задуматься, но лишь когда я убил руками Ло-Мелхиина пятнадцать жен, их отцы и братья призадумались как следует. Они приняли свой ничтожный закон: по одной девушке из каждой деревни и из каждого городского квартала. На это у них ушел целый лунный цикл, а к тому моменту на моем счету было уже двадцать пять жертв.

Тогда в ход уже пошли вторые и третьи дочери или служанки, которых выдавали за дочерей. Разумеется, никто не мог отказать Ло-Мелхиину, даже если он приходил за новой невестой, когда семья еще не завершила траур по ее сестре. Мужчины с радостью хватались за возможность породниться со своим господином. Жены их были умнее.