Проведенная Ельциным верхушечная декоммунизация стала вторым – после горбачевской перестройки и гласности – этапом демократизации. В условиях революционных перемен главное внимание Запада приковывали личности (начиная с самого Ельцина), а не аморфные институты. Тем более что Ельцин осенью 1991 г. отказался от замены советской Конституции РСФСР новым Основным законом, а также от новых выборов парламента и президента. Он также заключил нечто вроде «пакта о лояльности и взаимном ненападении» с советской военной верхушкой. Это был гражданский мир с номенклатурой. В то же время назначение на ключевые посты в правительстве Егора Гайдара и его команды «молодых реформаторов» символизировало решительный разрыв с экономической основой старого режима – госплановской экономикой. Основной политической интригой стала захватывающая борьба «демократического» и откровенно антикоммунистического президента с «коммуно-националистическим» Верховным Советом (где демократы были в меньшинстве). Российские либералы и демократы поддерживали в то время единовластие верховного правителя, опасаясь, что альтернативой ему могли стать лишь безответственный популизм и остановка реформ16. Политическая целесообразность однозначно диктовала руководству США и других стран Запада: следует поддерживать Ельцина, по возможности закрывая глаза на используемые им силовые методы в ходе противостояния с парламентом, завершившегося в октябре 1993 г.

Утвержденная в декабре 1993 г. Конституция Российской Федерации, несмотря на установленный ею режим «суперпрезидентской» республики, который некоторые аналитики17 квалифицировали как выборную монархию, не вызвала протестов и подозрений. Не «уравновешенный» в системе разделения властей президент рассматривался как гарант продолжения реформ. Шок у западных наблюдателей вызвал успех на парламентских выборах 1993 г. коммунистов, а также националистов (жириновцев), в которых тогда еще видели самостоятельную силу. Стал популярен тезис о «веймарской России» с Ельциным-Гинденбургом и «красно-коричневыми», ждущими своего часа. Как и ее предшественник, Верховный Совет, Государственная дума стала восприниматься не как институт народного представительства, а как оплот коммуно-националистической реакции. Мир российской политики для Запада распался на две части: «свои» – реформаторы в правительстве, представлявшие меньшинство политической элиты, и «чужие», составлявшие большинство в Госдуме и органах государственной бюрократии. Лишь благодаря Ельцину явное меньшинство имело возможность проводить реформы, а численно подавляющее большинство лишалось шансов им противостоять.

Вместе с тем именно с 1993–1994 гг. окончательно обозначился водораздел между Россией (и другими странами СНГ), с одной стороны, и государствами Центральной и Восточной Европы и Балтии – с другой. Россия уже не следовала, как раньше, по «польскому маршруту» с известным временным лагом. Векторы развития бывших социалистических стран расходились все дальше. Прагматически поддерживая Ельцина, лидеры Запада все больше сомневались в способности России совершить «демократический транзит», который демонстрировали страны Вышеградской группы – Польша, Чехия и Венгрия. Первая после окончания «холодной войны» волна расширения НАТО на восток, импульс которой был дан еще весной 1993 г., зафиксировала различную оценку в США и Западной Европе перспектив демократии в странах Центральной и Восточной Европы и России.

Дальнейшее развитие политической обстановки в России подтвердило пессимистические оценки. Начавшаяся в декабре 1994 г. Чеченская война продемонстрировала, что новое Российское государство унаследовало многие черты царско-советского авторитарного режима: склонность к силовым способам решения конфликтов, пренебрежение правами человека и самими человеческими жизнями, неподотчетность и бесконтрольность власти и т. д. Одной из причин войны стали клановые противоречия вокруг начавшегося процесса приватизации18. Проведение в 1995 г. залоговых аукционов положило начало этапу олигархического капитализма в России.

Думские выборы декабря 1995 г., давшие относительное большинство коммунистам, и президентские выборы лета 1996 г., несмотря на победу в них Ельцина, окончательно развеяли надежды Запада на быстрое становление демократии в России. Беспрецедентная публикация в конце 1995 г. статьи тогдашнего руководителя политического отдела посольства США в Москве Тома Грэма19 дала уникальное представление об оценках реальной ситуации, сообщавшихся посольством в Вашингтон. В этих условиях Запад опасался, с одной стороны, отмены Ельциным выборов и установления (при больном президенте) власти придворной камарильи, с другой – поражения Ельцина на выборах и прихода к власти коммунистов в союзе с националистами.

Становление олигархического режима, на которое одним из первых указал Т. Грэм, выглядело по сравнению с другими возможными вариантами как меньшее зло. Во всяком случае, «семибанкирщина», «олигархат» обеспечивали минимум реального плюрализма в российской политической системе, мешали восстановлению традиционного российского государства как репрессивного внутри и агрессивного вовне института. Разочаровавшись в перспективах быстрого становления демократии, Запад фактически воспринял негативную повестку дня – предотвращение скатывания России к традиционному авторитаризму. С этого момента и по сей день между российской правящей элитой и Западом возникло серьезное расхождение, лишь внешне выглядевшее как непонимание. В то время как в России все больший вес приобретало убеждение, что лучше сильное государство, хотя бы и не вполне демократическое, на Западе побеждала точка зрения, что предпочтительнее иметь дело с Россией плюралистической, хотя бы и до известных пределов хаотичной. Дилемма «демократия или авторитаризм», таким образом, получила «двойника» в виде дилеммы «сильная Россия или слабая».

Эту проблему хорошо иллюстрировала ситуация в отношениях Центра и регионов. Трудности в становлении российского федерализма, фактический полураспад страны на «Россию регионов» вызывали на Западе серьезные опасения – прежде всего в том, что касалось сохранения централизованного контроля над вооруженными силами и стратегическими объектами. В то же время ослабление давления Центра создавало, как считалось, основу для формирования в перспективе более плюралистической общности20.

Финансовый кризис августа 1998 г. привел к практически полной победе в США и Европе скептической точки зрения на перспективы российской демократии. Сам Ельцин образца 1999 г. выглядел злой пародией на «первого демократа». Демократический фасад новой России лишь слегка прикрывал слабоавторитарный и все более коррумпированный режим, в котором власть и деньги были неразделимы. На Западе с тревогой ждали, кто станет преемником Ельцина, и опасались резкого поворота к авторитаризму во внутренней политике21. В подготовленном в Конгрессе США докладе Кокса был поставлен драматический вопрос: «Кто потерял Россию?»22.

Реально, конечно, никакой «потери» не было. Важнейшим итогом правления Ельцина стало устранение самой возможности коммунистического реванша. С принятием Конституции 1993 г., несмотря на легализацию в ней режима личной власти первого лица государства, Россия получила принципиальную матрицу демократического устройства. Наполнение этой матрицы реальным демократическим содержанием займет десятилетия, но принцип смены носителей власти через выборы, политический и идеологический плюрализм, а также – при всех ограничениях – конкуренция в экономике и политике, известная свобода слова и действительная свобода совести и передвижения стали в 1990-е годы реальностью. Это не делало Россию демократией, но сближало ее с международным обществом, Западом и ставило ее в этом отношении впереди других стран СНГ.