Бакута, — а мы всем народом нашим разбили своих адмиралов, генералов и офицеров, потом мы разгромили на Дальнем Востоке японцев, на Западе…

— В последний раз предупреждаю: говорите о сути дела.

— Только о сути и говорю. Мало ли кого мы разгромили! А сейчас мы, советские моряки, бессовестно захвачены в неволю и закованы в цепи. Но мы не одиноки. На родине у нас — великая армия, авиация, артиллерия, танки, броневики. Попробуйте сунуться туда — наломают шею, вы это знаете лучше меня. А тут нас трое, и мы в цепях. Если вы не трусы, снимите наручники, и я без авиации покажу вам…

— Замолчите! Суд немедленно прекратит разбор дела, если вы все трое не заявите о своей готовности признаться.

— Кончайте! — неожиданно выступив вперед, запальчиво воскликнул Андрей. — Вы ничего не добьетесь. Знайте, мы помогли бежать штурману…

— Молодец, Андрей! — восторженно сказал боцман. — Трави на полный ход…

— Последнее слово, — поднял руку Алендорф. — Фрейлен Нина, к вам, как к женщине, командование отнесется со справедливой благосклонностью. Советую вам…

— Нечего мне советовать, — спокойно заявила Нина. — Товарищи высказались. Я так не умею, как боцман, но я… не побоюсь и умру, как и мои товарищи. Не тратьте время!

Помрачневший Алендорф отошел к столу и через минуту, не глядя на пленников, объявил:

— Всех расстрелять!

—————

Глава шестнадцатая

Накануне смерти

Караул на этот раз состоял не менее чем из десяти солдат. Но это была излишняя предосторожность. Пленники шли, погруженные в свои думы, а Бакута, словно забыв про приговор, радостно вспоминал свою речь. Она ему очень нравилась, и он с нетерпением мечтал о том, как бы скорей вернуться в каюту и узнать, какое впечатление произвела она на друзей.

Приговоренные к смерти моряки очутились в непроницаемой темноте. Когда вдали затихли медленные шаги солдат, боцман заговорил вне себя от нетерпения:

— Ну, что скажете? Какую я речь отгремел?!

— Очень хорошо! — в один голос отвечали Нина и Андрей. — Хорошая речь.

— Мало сказать — хорошая, — гордо поправил Бакута, — первокласснейшая речь. Этак кто-нибудь и в самом деле поверит, что я малограмотный. А вот, как видите, в этой речи я им преподал и историю, и географию, и про династию Романовых, и про адмиралов и генералов. Прошу заметить, — строго подчеркнул боцман, — до всего этого Бакута дошел своим умом. Что правда, то правда — университетов я не кончал. Жаль, — вздохнул боцман, — жаль одного: что такую чудесную речь нельзя пропечатать в газетах.

Боцман уселся удобней и уже хотел было приступить к более подробному разбору своего выступления, как у дверей раздались чьи-то шаги. Бакута замолк, но в каюту никто не вошел. Лишь за стеной, выходившей в коридор, раздался звук, какой издают, опускаясь, железные шторы в витринах магазинов.

— Удивительно, — минутой позже чуть слышно произнес Андрей, — этого никогда не бывало. Воздуху нет… Нечем дышать.

— Может быть, — рассудил боцман, — они нас хотят задушить. Веревки жалко…

Внезапно боцман вспомнил утреннее посещение Накамуры. Он рассказал о нем друзьям и бодро закончил:

— Уверяю вас, штурман недаром ушел. Верьте, что нам не дадут пропасть.

— Боцман, — с грустью откликнулся Андрей, — вы должны меня простить за утренние мои слова…

— Молодой ты, — благодушно успокоил его Бакута. — Может быть, и я в твои годы на твоем месте… Да что говорить! Штурман Головин — настоящий советский моряк, он не продаст.

Прошло около часа. С каждой минутой дышать становилось труднее. Моряки уже не разговаривали, они лежали, скорчившись, на полу.

Через полчаса Нина и Андрей потеряли сознание.

— Душат, мерзавцы, — хрипел Бакута, — душат, как мышей… Проклятые… Прощайте, друзья! — крикнул он, разрывая на себе рубашку.

Вдруг резко прогремел засов. Дверь распахнулась. Волна воздуха ворвалась в каюту. В дверях стоял Алендорф, раскачивая над головой фонарь и сумрачно глядя на распростертые у коек тела. В каюту торопливо вошел человек с ручным саквояжем и опустился возле Нины и Андрея.

— Благодарите небо, — угрюмо сказал Алендорф, — если… если вы верите в чудеса…

В следующую минуту в каюту принесли баллон с кислородом, и врач произвел молодым морякам искусственное дыхание. Заслышав стоны Нины и Андрея, Алендорф облегченно вздохнул, сел на койку и расхохотался.

—————

Глава семнадцатая

«Спасите… и я ваш раб!»

— Вставайте, вставайте, — хохоча кричал немец. — Можете по-прежнему располагаться в вашей каюте. Штурман нем, как рыба… Он ничего не помнит… Никто в мире не узнает о «Крепости синего солнца». Да придите в себя, чорт возьми, вы снова можете жить! Благодарите меня. Опоздай я хоть на минуту…

В три часа дня пятого декабря происходила эта сцена. Японцы перехватили радиограмму с парохода «Президент», в которой Фред Ирвинг сообщал газетам Сан-Франциско о спасении неизвестного человека, лишившегося языка и памяти. Напомним о том, как нуждались властители подводной крепости в рабочей силе, для того, чтобы стало понятно, почему командование, узнав из радиограммы о безнадежном состоянии Головина, сочло возможным сохранить жизнь пленникам.

— Одно только слово. Он жив? — был первый вопрос Бакуты.

— Штурман Головин жив, — переводя дух, сказал Алендорф, — но… но… он хуже мертвеца. Не спрашивайте более.

— Больше мне ничего и не нужно знать, — радостно вскочил на ноги боцман и неожиданно вытолкнул Алендорфа за двери.

— Клянусь, — восторженно закричал боцман обращаясь к друзьям, — он придет за нами, и мы еще поплаваем!

. . . . . . . . .

Наивная, но несокрушимая уверенность в том, что «штурман придет», ни на миг не покидала старого моряка. Иначе чувствовали себя Андрей и Нина. Они не возражали боцману, но лишь делали вид, что тоже надеются. К счастью, вечно веселый, возбужденный и шумный боцман не давал им размышлять о будущем. Каждую ночь, укладываясь спать, старик неизменно объявлял:

— День прошел, меньше осталось ждать. Может, завтра проснемся, а он — тут как тут!

Каким образом штурман спасет их — над этим Бакута не раздумывал. Он искренно верил. В тоннеле, куда по утрам друзей отправляли на работу, боцман