Шаря в холодильнике, бес ворчанием выражал свое растущее недовольство и раздражение по поводу каждого исследованного им съедобного предмета. Миску с чесночным майонезом он в ярости грохнул об стену, облицованную белой плиткой над разделочным столом; пакет с руколой, кудрявым цикорием и красными молодыми ростками брокколи швырнул, не оборачиваясь, в гостиную. В конце концов существо с воплем отчаяния дематериализовалось в недрах «Гаджии»; в неподвижном воздухе остался лишь клуб ядовитого желтоватого дыма.

Хелен поняла, что с нее хватит. Вернувшись в спальню, она открыла платяной шкаф и ящики комода, побросала все содержимое в три дешевых чемодана, застегнула их, нацарапала короткую записку Мику на обороте нераспечатанного счета за мобильный телефон и оставила ее на кухонном столе.

Бросив последний взгляд на свое жилище, она вышла и захлопнула за собой дверь. Все происходящее в квартире шло вразрез с доступными ее пониманию принципами.

Мик, конечно, ничего этого не знал; он лишь получил записку «Мик, „Гаджию“ чистить не пытайся».

Короче говоря, теперь Мик женат на Мэнди, у которой, к его разочарованию, кожа абсолютно безвкусная, так что его теперь постоянно тянет на острое — хочется резкой пряности, исчезнувшей из его жизни вместе с Хелен. Поэтому иногда по вечерам он устраивается перед телевизором и под негромкие разрывы бомб в оранжевом дыму нынешней войны ломтями поедает гренки по-валлийски с вустерским соусом или намазанный «Мармайтом» хлеб, запивая все это чаем, и привкус сохраняется у него на губах и языке, пока он ненавязчиво облизывает Мэнди.

Но таким способом дело у него идет не особенно удачно: испытываемое при этом возбуждение не столь непосредственно, как прежде, былая привлекательность отсутствует, и ему приходится иногда отрываться от шеи Мэнди, чтобы провести языком по собственным губам и припомнить желанный вкус.

Мэнди, разумеется, ничего не знает про историю с Хелен, а Мик не может заставить себя объясниться. В моменты наиболее глубокого раздумья у него возникают всякие мысли: почему некоторые люди напоминают что-нибудь на вкус, а другие ничего не напоминают. Эти размышления вгоняют его в нешуточную депрессию. Он теперь часто пребывает в депрессии, непонятно отчего — может, от скуки. Сидя в своей крохотной квартирке в Доклендсе, он физически ощущает, как скука пригвождает их к месту, словно ударом огромного кулака в живот. В такие моменты он думает о том, что вкус «Мармайта» — это еще не все.

Да и с Мэнди есть свои проблемы. Оказывается, она тоже со странностями, шизанутая не хуже крысы из нужника. Интересно, думается иногда Мику, а может, он сам виноват, может, это он женщин с ума сводит. По статистике две совершенно чокнутые женщины подряд человеку попадаются весьма редко — если, конечно, в нем нет ничего такого, что тянуло бы его к сумасшедшим или доводило нормальных женщин до безумия.

Как бы то ни было, в поведении Мэнди появились вещи, не поддающиеся логическому объяснению и не оставляющие никаких возможностей для спасения бегством. Например, однажды вечером, придя домой с работы, Мик застает ее съежившейся в комок на верхней ступеньке металлической лестницы, ведущей в их спальню. Сидит там скрючившись, голова между колен, раскачивается вперед-назад, словно вот-вот опрокинется и покатится вниз по лестнице, к самому подножию. Сняв плащ, Мик так и остался стоять в коридоре, глядя снизу вверх на Мэнди и не зная, что же ему делать; а та не двигалась с места, только все раскачивалась: вперед-назад, вперед-назад. Он подумал было, может, стоит подняться к ней, поговорить, спросить, зачем она так делает, какой во всем этом смысл, но тут же решил, что лучше не вмешиваться. Либо сама прекратит, либо так и будет сидеть, вперед-назад раскачиваться. Не одно, так другое. В общем, Мик со странным, слегка покалывающим ощущением, как будто за ним наблюдают, проходит в дом, берет себе пива из холодильника «Нефф» и, стоя посреди кухни, нервно пьет и размышляет над происшедшим.

Конечно, через пару часов Мэнди спокойненько спускается по лестнице, молча, как ни в чем не бывало, берет книгу и начинает читать. К тому времени Мик уже успел включить ТВ, так что у него нет прямого повода устраивать расспросы про всякое раскачивание вперед-назад в скрюченном виде, особенно теперь, когда все вроде в порядке — сидит себе, читает.

По правде говоря, это чтение беспокоит Мика больше, чем сидение на лестнице. Она теперь взяла моду читать постоянно, днем и ночью, и все бы ничего, если б не выбор: как правило, что-нибудь из отдела для полоумных в местном книжном. Ладно бы еще Джейн Остин, или Хелен Филдинг, или что там женщины обычно читают. Габриэль Гарсиа Маркес. Скотт Фитцджеральд. В общем, понятно. Но нет, всегда какие-то «Был ли Бог дельфином?», или «Тайны рунической Англии», или «Раковый заговор. Кому и зачем нужна наша смерть», или «Каббалистика для начинающих», и прочее в том же духе.

Мик этого опять-таки не понимает, он считает, что лучшая политика — политика невмешательства, но иногда, сидя на диване и наблюдая, как она читает, склонив голову над книгой и ничего вокруг не замечая, он чувствует, что она — из какой-то другой вселенной, где время течет иначе. Кажется, стоит только легонько похлопать ее по плечу, и она улетит, вращаясь вокруг своей оси, в глубины космоса, за пределы досягаемости, а может, навсегда исчезнет в какой-нибудь черной дыре — она и на эту тему время от времени кое-что почитывает. «Разгадка тайны черных дыр». «Как постичь пространственно-временной континуум, не выходя из собственной спальни». «Дыры-червоточины. Руководство для начинающих».

Когда она читает, а по телевизору нет ничего интересного, и с друзьями — Ади, Софи, Колетт, Троем, Твикс (когда та приезжает из Гваделупы) и др. — тоже не потусоваться, то он размышляет об их совместной жизни: кто виноват в скуке и в том, что все идет наперекосяк, как можно объяснить сдвиги, происходящие дома, почему у нее иногда просто конкретно едет крыша, и так далее. И приходит к выводу, что не виноват никто, даже он сам.

Он вот еще в чем не может разобраться: то ему кажется, что он до сих пор влюблен в свою предыдущую подругу, Хелен, а то думает, да чего там, все дело в «Мармайте». Любовь или «Мармайт»? Черт, трудный вопрос.

На самом деле ему хочется немного поизменять жене, но это невозможно: от такой перспективы он впадает в ужас и сразу отметает всякие серьезные размышления на эту тему, в особенности после всего, что произошло в тот жуткий последний раз. Идея изменить Мэнди ему противна; задумываясь об этом он неизменно представляет себе обиду и непонимание на ее широком, плоском лице. Кроме того, он в некотором роде против неверности по сложным идеологическим причинам, восходящим, как он смутно припоминает, к теории Карла Маркса. Но и здесь не все так просто, поскольку он также против буржуазных принципов собственности и моногамии, а значит, рудиментарный хвост его революционных убеждений вряд ли поможет ему в поисках выхода из данного затруднения.

Как-то раз они сидят дома, Мик — развалившись без дела и почитывая местную газетку, Мэнди — уткнувшись носом в очередную книжку, как вдруг Мик вспоминает, что у нее скоро день рождения, и спрашивает, что бы ей хотелось в подарок.