– Да, я знаю – в Институте тоже спальни гостям готовят. – И, вспомнив Институт, и последние дни в нем, Лиза с изумлением спросила, – Папа! А платье-то? Сколько ж ты за него отдал?! Зачем оно мне тогда? Давай продадим.

– Нет, Лиза! – твердо сказал отец, – Платье останется у тебя.

– Но папа! Я ж его надеть не смогу, всё буду думать, сколько мы на него прожить сможем. Я, папа, арифметику не зря же учила.

– Ох, дочка. А арифметика-то такая, что это Савва тебе из Москвы привез… Да слово с меня взял, что не скажу! Так-то.

Лиза утихла, помешала ложечкой в чашке, поняла, что платье останется у нее и улыбнулась:

– Он хороший! Я люблю его.

***

На следующий день, конечно же, никто на трамвае кататься не пошел. Лиза, заснувшая только, когда уже совсем рассвело, впервые за долгие годы спала столько, сколько сама хотела. Ее никто не будил словами: «Медам, пора вставать!» и она, проснувшись от яркого солнца в окне и от звуков отъезжающих повозок во дворе, еще немного позволила себе понежиться на мягких высоких подушках. Умывшись, Лиза вышла в столовую, но оказалось, что папа уехал по делам в город. Она отказалась обедать без него, а только попила молока и они с Егоровной занялись ее гардеробом. Среди дня посыльный принес сверток с книгой от Борцова. К нему был приложен букетик живых незабудок. Лиза улыбнулась, отломила одну веточку и заложила между страниц. Тут же начала она читать историю путешествия Аквитанского принца-трубадура, которая так ее захватила, что она даже не услышала, как подъехал отец. Она случайно увидела, что он уже дома, когда вышла в коридор.

Андрей Григорьевич миновал свою комнату, свой кабинет, прошел в самый конец длинной анфилады и смотрел сейчас на дверь одной из запертых пустующих комнат. Имел он вид несколько растерянный, как будто его застали за чем-то недозволенным. А между тем, он просто стоял, никуда не заходя, как будто первый раз заметив, что в его доме есть и закрытые двери.

– Папа, ты тоже еще не привык здесь? – Лиза подошла и обняла отца. – Пойдем обедать, папа, я тебя ждала.

После обеда, Андрей Григорьевич сидел в кресле импровизированной в этом флигеле гостиной и, не трогая газеты, лежащие на столике рядом с ним, все смотрел и смотрел на дочку.

– Папа! Ну, читай свои любимые газеты! Я теперь никуда не денусь, – смеялась над ним Лиза.

В это время прибыл еще один посыльный, от Саввы, который приглашал Лизу завтра на примерку костюмов для выступления. Из записки было ясно, что зовет он обеих девочек одновременно, и Лиза обрадовалась, что увидит подружку на день раньше, чем думала.

– Садись, Лиза, газеты мои подождут, – позвал ее отец. – Продолжим ночной разговор. Мы, оказывается, еще много чего не обсудили. Вот, например, как ты выезжать станешь? Когда я свободен, конечно, я тебя сам провожать буду, но, Лизонька, я же иногда по нескольку дней в Луговом остаюсь. А выезд-то у нас один… Кузьма да Серко. Эх, надо выкроить и тебе как-то на коляску. Я завтра-то уеду как раз, а тебя…

– Папа! Куда мне ездить-то? – перебила его дочь, – Я буду под тебя подлаживаться, когда надо будет, и всё. Или на извозчике. А на завтра можно Нину и ее родителей попросить, чтобы меня подвезли.

– Правильно, сейчас князю отпишу, – встрепенулся Андрей Григорьевич, но воодушевление быстро покинуло Полетаева и он, снова задумавшись, продолжал, – Мы же, Лиза, зиму-то втроем прожили, я еще по осени всех рассчитал. Дворник вот только соседский приходит, да по субботам женщина одна в помощь Егоровне – они все зараз перестирают, перемоют, а на неделе так она сама всё. А тебе же теперь девушку, наверно, нанять надобно? Ну, горничную, что ли, по-вашему, по-девичьи.

Егоровна, убирающая со стола и проходившая в этот момент мимо открытой двери, видимо услышала последние слова Полетаева, потому что тут же из кухни раздались звуки нарочито гремящей посуды и нянино громкое бормотание. Лиза вспоминала и узнавала манеру Егоровны доносить свое настроение до домашних, используя подручные средства и минуя слова и объяснения. Она улыбнулась:

– Папа, ну, какая горничная. Я всё сама могу и умею. А если платье на спине застегнуть, то я надеюсь, с этим и Егоровна справится. Никого мне не надо, кроме нее. – Ураган в кухне затих. Лиза переспросила: – Всех-всех рассчитал, папа? И садовника? А то я смотрела в окно, а клумба-то голая.

– Ох, дочка, не до клумбы нынче.

– Тогда можно, я сама этим займусь? И, вообще, папа, я не думаю без дела сидеть. У меня есть право преподавания, мне никакого дополнительного испытания не надо проходить, тем более я с шифром.

– Да ты хоть фрейлиной теперь имеешь право стать! Ты у меня умница!

– Папа! Я серьезно. Фрейлин и без меня хватает – в Смольном. Я хочу и буду тебе помогать. Хоть завтра могу в какую-нибудь семью устроиться, – Лиза вдруг заметила такую боль в глазах отца, что тут же пожалела о своих словах. Она сразу постаралась смягчить свое предложение, – Ну, папа, или не в семью. А просто раза два в неделю ходить к ученикам? Я никуда не уйду, папа! – она бросилась отцу на шею и он, гладя ее по голове, приговаривал:

– Лиза, не пугай меня. Я ж не совсем нищий, я тебя-то прокормить смогу! Не будешь ты по чужим домам мыкаться, пока я жив. Дома делай, что хочешь! Я тебе денежек наскребу, садовничай на здоровье! – у Лизы щипало в носу и, чтобы отвлечь и себя и папу от опасного разговора, она переменила тему.

– А куда ты сегодня ездил?

– Да, так, по делам, дочка. Кое-какие документы развозил. Я ж теперь и за курьера, и за бухгалтера. Думал, хоть Митя на лето секретарем у меня станет подрабатывать, да он пропал у нас.

– Как пропал? Когда? Ты вообще давно мне про Кузяевых ничего не рассказал.

Митя Кузяев в детстве был Лизиным рыцарем. Он опекал ее лет с трех, не обращая внимания на дразнилки деревенских пацанов, и везде, где можно, таскал девочку за собой. Сначала взрослые всеми силами пытались пресечь эту непонятную никому из них дружбу маленькой барыньки и рослого не по годам деревенского паренька. Но Лиза пролезала сквозь известные только им двоим дырки в заборе, убегала от зазевавшихся нянек, а однажды, на глазах у всего хозяйственного двора, даже проползла под воротами в «собачий» лаз. Раз за разом оказывалась она на свободе и уходила от усадьбы в село, в лес или на реку под предводительством своего спутника. Постройку шалашей из лапника, копание червяков на берегу Оки, лазанье по деревьям и азы прочих мальчишечьих дисциплин прошла Лиза под Митиным руководством. Родители видели, что Лиза возвращалась хоть и в измазанных одежках, с заклеенными подорожником ссадинами, но всегда довольная и с таким количеством вопросов «по природе», что они смирились и решили, что это просто такой вид обучения естествознанию.

Потом Митя поступил в городское начальное училище, но летом они все равно встречались с Лизой и продолжали общение в Луговом. С возрастом Лизу меньше стали отпускать за пределы усадьбы, хотя в округе не было человека, который не знал бы помещичьей дочки и посмел бы ее обидеть или напугать. Просто у нее появилось больше обязанностей в доме и длительней стали уроки музыки, и через заборы она уже не лазила. Елена старалась успеть как можно больше, тем более, что способности дочери позволяли надеяться на весомые результаты, при условии постоянной работы и их развития. Потом Лизу отдали в Институт и за последние несколько лет они с Митей виделись от силы раза три-четыре.