Ночью ему стало плохо. После рвоты и судорог, у Платона Васильевича онемела вся правая половина тела. Вызванный в его покои доктор Гуфеланд констатировал апоплексический удар, случившийся еще несколько дней назад, и как его следствие — ночную катаплексию. Поднятые с постелей лучшие московские доктора и медицинские светила, собравшиеся к утру в покоях графа, подтвердили диагноз Гуфеланда и вынесли вердикт, что апоплексический, удар был вызван огромным потрясением, и что это потрясение — известие о полном исцелении его дочери. Мобилизованные уже в течение нескольких лет для отражения негативных известий организм графа и его мозг не выдержали, как сказали светила, вестей положительных и счастливых; барьеры, преграждающие путь разрушительным энергиям в его мозг за ненадобностью отпали, и организм графа уже не смог справиться с выпавшей на него нагрузкой. Оставив Гуфеланду несколько весьма дельных рекомендаций относительно больного, доктора удалились.

Натали, несмотря на такое объяснение причин болезни графа, все же посчитала себя причиной случившегося с отцом, и не отходила от него ни на шаг. Конечно, ни о каких дальнейших объяснениях с ней теперь не могло быть и речи, и Нафанаил Филиппович просто исполнял просьбу графини не уезжать, покуда ее отцу не станет легче.

Так прошло три недели. Платону Васильевичу, наконец, стало лучше, и он даже мог самостоятельно выходить в столовую, правда, приволакивая правую ногу. Прознав о том, князь Чураев снова стал наезжать с визитами в дом графа, постоянно заводя разговор с ним о женитьбе на Наталии Платоновне. Наконец, он добился возможности объясниться с Натали. Разговор сей происходил в кабинете графа и имел далеко идущие последствия, о чем Кекин, конечно, знать не мог.

Она уже знала, что ответит отцу. Правда, менее всего она хотела причинить ему боль, ведь он был одним из двух самых дорогих ей людей на свете, и она не хотела потерять обоих.

«А если придется выбирать?» — мучилась она вопросом. Как ей в таком случае должно поступить?

Князь Чураев был настроен решительно: сейчас или никогда. Его не устраивало положение вечного искателя руки графини, причем без всякой верной на то надежды. Он крепко надеялся на помощь графа, который — князь видел это — был всецело на его стороне. Но Чураев также знал, что против воли дочери граф не пойдет, его любовь к ней не позволит Волоцкому настоять на противном для нее решении. Хотя, и князь почти не сомневался в этом, если граф прикажет дочери, она не посмеет его ослушаться, тем более в его нынешнем состоянии. В общем, как считал князь, шансов у него было пятьдесят на пятьдесят.

Когда Натали вошла в кабинет отца, по ее виду было видно, что она знает, о чем пойдет разговор.

— Вот, доченька, князь просит твоей руки, — сказал Волоцкий и с надеждой посмотрел на Натали. — Я уже изъявил на то свое согласие. Надеюсь, ты будешь умницей и порадуешь своего отца. Судя по всему, жить мне осталось недолго, так что позволь мне умереть счастливым, видя, что ты устроена и счастлива.

— Если ты прикажешь, я выйду за Владимира Викентьевича, — сказала Натали, глядя в глаза отца. — И я буду, как ты говоришь, устроена. Но счастливой ты меня не увидишь.

— Почему? — вскинул брови Волоцкий.

— Потому что я не люблю князя, — просто ответила Натали.

— Любовь придет, когда вы лучше узнаете друг друга, — произнес граф как само собой разумеющееся. — Так бывает всегда.

— Но только не в моем случае, — твердо сказала Натали, что далось ей совсем не просто. Она видела, что отцу больно слушать ее, и все же добавила: — Любовь к князю не придет никогда.

— Почему? — воскликнул Платон Васильевич.

— Потому что я уже люблю. Другого.

— Вот! — обернулся к Волоцкому Чураев, до того не сводивший взгляда с графини. — Я так и знал! И, конечно же, это друг вашего дома господин Кекин?

Натали молчала.

— Это так? — спросил Платон Васильевич с надеждой услышать «нет».

— Да, это так, — опустила глаза графиня.

— Но это же несерьезно, — примирительным тоном начал Волоцкий. — Просто ты принимаешь за любовь признательность к человеку, спасшему тебе жизнь. Вот и все.

— Нет, не все, — решительно произнесла Натали. — Вы можете, батюшка, распоряжаться моей рукой, но вы не вольны над моим сердцем. А мое сердце принадлежит ему, только ему одному.

Эти слова были сказаны с такой убежденностью и силой, что ни у графа, ни тем более у князя не осталось и малейших сомнений в их искренности и правдивости. Волоцкий как-то судорожно выдохнул и жалостливо посмотрел на князя. Тот, цепляясь за последнюю надежду, как утопающий за соломину, почти выкрикнул:

— Ну что же вы, граф? Прикажите ей!

Но Платон Васильевич молчал.

— Вы зря ожидаете положительной для вас воли моего родителя, — обратила взор на князя Натали. — Она послужила бы лишь одному: сделать меня несчастной. — Графиня подошла к отцу и опустилась перед ним на колени. — Благодарю вас. Я знаю, что вы расположены к князю и желали бы видеть его моим мужем. Знаю, что вы не одобряете моей любви к Нафанаилу Филипповичу. Посему обещаю вам прекратить все отношения с ним, оставляя за собой лишь право любить его. С ним обручаю я себя навсегда. А вам посвящаю жизнь свою.

Они не заметили, как покинул дом разъяренный князь. Обнявшись и плача, они просидели в кабинете до самого вечера. А наутро Натали пришла к Нафанаилу прощаться…

Они, конечно, хотели бы сказать друг другу очень много. Но слова не шли. Натали лишь коротко поведала Нафанаилу о вчерашнем разговоре в кабинете отца и сказала, что остается с ним. А ему, ей далось это с трудом, надо ехать.

— Ты будешь помнить меня? — только и смог спросить Кекин.

— Всегда, — ответила Натали и вышла из комнаты.

— Прощай, — крикнул Кекин в уже закрывшиеся двери, а через час трясся в коляске, держа путь в неизвестность.

Говорят, время и расстояние лечат самые глубокие раны. Это неправда. Вот уже восемь месяцев Нафанаил Филиппович пребывал в Венеции, и все не находил себе места. Днями, чтобы хоть как-то увлечь себя, он высиживал в старинной библиотеке Сан-Марко, листая древние фолианты и часто ловя себя на мысли, что думает о Натали и разговаривает с ней. Вечера он проводил у теплого Адриатического моря, сидя на террасе прибрежного кабачка и глядя на пенистые волны, напоминающие ему волосы графини Волоцкой. Вестей о ней не было никаких, кроме одной, что он узнал от князя Сергея Болховского, приехавшего в Венецию с очаровательной супругой, дабы отпраздновать годовщину своей свадьбы. Собственно, весть касалась не графини, а ее отца: граф Платон Васильевич Волоцкий три месяца назад скончался от повторного удара. Кекин, выслушал новость молча и, откланявшись, ушел, сославшись на занятость. Соотечественников, пусть и знакомых, он не хотел видеть больше всего.