Куусинена числили величайшим теоретиком социализма. Ну и какие же он подарил нам откровения? Высшим достижением научного коммунизма стали «Экономические проблемы социализма» Сталина, а куусинены и Сусловы сделали всё для того, чтобы идеи этой вершины творческого марксизма были задвинуты от народа подальше. Так могли действовать лишь сознательные враги социализма.

И так же странно выглядят дела того же Троцкого после Октября — на фоне его же речей, обнаруживающих несомненный и весьма острый ум. Причём, если бы Троцкий не был выдворен из страны, а получил всю полноту власти в СССР, это закончилось бы гибелью СССР уже к началу 40-х годов. Здесь у меня тоже особых сомнений нет.

А вот Андропов всю полноту власти в СССР получил. Ну и что? И как же он ею распорядился? Всё, на что он оказался горазд, это инициировать облавы на советских граждан, сбегавших с работы в кино и магазины. Ну-ну…

А ведь мог бы, придя на Старую площадь с Лубянки, та-ак развернуться в деле социалистического реформирования постбрежневского советского общества, что не только высокопоставленным коррупционерам и «советским вельможам», не только мировой капиталистической «элите», но и чертям в аду стало бы тошно!

И ведь не так был глуп Юрий Андропов, чтобы не понимать, что надо делать — сразу же после прихода к власти — для того чтобы в интересах укрепления и развития СССР разгрести те завалы, которые образовались на пути социализма в хрущёвские и брежневские времена.

Но, во-первых, он сам ведь эти завалы в числе других и создавал. А во-вторых, у Андропова, судя по всему, были другие задачи. Он должен был окончательно подготовить условия для убийства СССР, ослабленного «кротовой» работой его предшественников.

А в завершение этой главы, уводившей нас по цепи событий в очень давние годы, я приведу современное свидетельство. В 2007 году в «Российской газете» (№ 191 от 31.08.2007, стр. 8–9) было опубликовано интервью с генерал-майором КГБ Юрием Ивановичем Дроздовым, с 1979 года по август 1991 года руководившим Управлением «С» КГБ СССР (нелегальная разведка). Вот что он, в частности, тогда сказал:

«Несколько лет назад бывший американский разведчик, которого я хорошо знал, приехав в Москву, за ужином в ресторане на Остоженке бросил такую фразу: «Вы хорошие парни. Мы знаем, что у вас были успехи, которыми вы можете гордиться. Но пройдёт время, и вы ахнете, если это будет рассекречено, какую агентуру имели ЦРУ и Госдепартамент у вас наверху».

До сих пор я слышу голос, помню эти слова. И они наводят меня на мысль, что, может, именно в этой фразе американца кроется разгадка, почему руководители (выделение курсивом моё. — С. К.) СССР, обладая максимумом достоверной информации об истинных намерениях Вашингтона, не смогли противостоять разрушению страны…»

Люди, подобные генералу Дроздову, бросаться словами не привыкли, и слово «руководители» он употребил, конечно, не зря. А коль США имели свою прямую агентуру среди руководителей СССР, то ясно, что эти «руководители» не то что «не смогли» и даже не то что не захотели противостоять разрушению страны, а, напротив, сознательно и целенаправленно её разрушали.

И ещё одна интересная «информация к размышлению» по теме из интервью генерала Дроздова.

В брежневские времена, когда Дроздов был легальным резидентом разведки в Нью-Йорке, к врагу перебежал советский заместитель Генерального секретаря ООН Шевченко (близкий, к слову, к главе МИДа СССР Громыко, фигуре тоже тёмной). Это был серьёзный удар по державе и её интересам.

Дроздов предупреждал о возможной измене Шевченко, но Москва всё спустила «на тормозах».

Когда же Шевченко реально изменил, тогдашний представитель СССР в ООН Олег Трояновский (1919–2003), сын бывшего полпреда СССР в США Александра Трояновского (1882–1955), член Центральной Ревизионной Комиссии с 1981 по 1986 год и кандидат в члены ЦК КПСС с 1986 по 1990 год, сказал Дроздову буквально следующее: «Ведь может же советский человек выбрать себе новую родину?»

Угу, может…

Если он — сволочь и предатель.

Да, предательство…

Именно это слово сидело во мне весь день 22 августа 1991 года, пока я шагал и шагал по Москве. И ещё одно слово кипело и кипело в груди: «Дурачьё!»

Уже под вечер я добрался до гостиницы. Постояльцев в ней было по-прежнему мало, но это было и к лучшему — говорить о чём-либо не хотелось. Хотелось кричать, произнести с какой-нибудь трибуны речь, попытаться образумить… Увы, в тот вечер в Москве не нашлось бы ни одной трибуны, с которой можно было бы произнести речь в защиту СССР. Такого оратора до смерти, конечно, не забили бы, но его просто не стали бы слушать.

В холле работал телевизор, и перед ним сидела небольшая группа людей. Смотрели хронику, переговаривались вяло. На экране было видно, как водитель боевой машины пехоты пытается сдвинуть с дороги растерзанный ночной толпой троллейбус. Теперь мне стало ясно происхождение той странной остроугольной вмятины в корпусе троллейбуса, которую я видел утром, неподалёку от Смоленской площади с высотным зданием Министерства иностранных дел ещё СССР.

Признаюсь, что вид разбитого, смятого троллейбуса меня тогда не столько потряс, сколько озадачил. Я не видел той хроники, которую смотрел сейчас, стоял, недоумевая, и не мог понять — что же произошло с троллейбусом, кто и как мог это сделать, а главное — как посреди бела дня в центре Москвы может спокойно торчать подобный обгоревший металлолом, и рядом нет ни милиции, ни пожарных, ни эвакуаторов?

От «Смоленки» к проспекту Калинина прямо по проезжей части шли люди, на мостовой были разбросаны цветы и какие-то горшки, на крыше троллейбуса плясали развинченные юнцы, чем-то размахивали, были явно в подпитии. Внизу тоже веселилась компания юнцов.

Ну что было взять с этих? Этих — под припевку: «ГУЛАГ, ГУЛАГ, был только ГУЛАГ, СССР — это ГУЛАГ…» — последние пять лет учили видеть в СССР и в его истории лишь плохое.

Впрочем, и у этих были ведь отцы и матери, деды и бабушки, вряд ли о том ГУЛАГе слышавшие. Школьные программы тогда тоже не были антикоммунистическими — как сейчас. Но вот же — этих воспитали не семья, не школа, а горбачёвские и ельцинские «интеллигенты». А возможно, это как раз были дети, внуки и правнуки давних «кротов».

Смотреть на их разнузданность, на эту радостную пляску смерти было непривычно. Я постоял, наблюдая, и двинулся дальше.

Из-за плеча вдруг вывернулся, обгоняя меня, высокий худощавый мужчина лет под пятьдесят. Недорогой костюм, хорошее русское лицо чуть ли не плакатного вида, но уже — с печатью честно прожитых лет. Мужчина, ни к кому не обращаясь и как будто себя уговаривая, раз за разом повторял: «Может, оно так и надо? Может, эту партию надо запретить?!»

Я подумал — каким же был все эти дни психологический нажим на москвичей, если на вид нормальный советский человек, полностью сформированный Советской эпохой, мог говорить так и — с такой ненавистью. В этом было что-то ненормальное, патологическое, зомбированное.