Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как отметил-то? – спросил я.
– Да вроде неплохо. С одной девчонкой к ней домой завалились.
– Это с кем? – спросил я.
– Ты ее точно не знаешь, – ответил он. – Мы в универе общаемся с ней изредка, вот и все.
– Ты что, мутишь с ней?
– Нет-нет, ничего подобного. А ты-то сам как?
– Все путем. Только много приходится читать.
– А вы разве читатели? Я думал, вы писатели.
– Очень смешно. Зато я сегодня книжку Фоссе купил. С виду ничего так.
– Ясно, – сказал он.
Мы помолчали.
– Но если уж вы пока не начали писать, может, напишешь мне текст? Или лучше несколько. Тогда я песни до ума доведу.
– Ладно, попробую.
– Давай, ага.
* * *
Я просидел над текстами для Ингве весь вечер и всю ночь – слушал музыку, пил кофе, курил и сочинял. Когда я около трех лег спать, у меня было два наполовину готовых, но многообещающих, и один готовый полностью.
ТВОИ ДВИЖЕНИЯ
Улыбнись мне —
Забудь про злость.
Слой за слоем —
Одежду сбрось.
Твои движения —
Танцуй до умопомрачения,
И я скажу: стой, стой, стой, стой,
И я все не могу насытиться
тобой.
Твои движения,
Твои движения…
Улыбнись мне —
Забудь про злость.
Ночи с тобой —
Это всерьез.
Твои движения —
Танцуй до умопомрачения,
И я скажу: стой, стой, стой, стой,
И я все не могу насытиться
тобой.
Твои движения,
Твои движения,
Твои движения,
Твои движения…
В пятницу после занятий мы пошли выпить. Ховланн и Фоссе уверенно повели нас в «Весселстюэн». Место оказалось отличным – на столах белые скатерти, и едва мы уселись, как к нам заспешил официант в белой рубашке и черном фартуке. Такого я еще не видел. Настроение у всех было хорошее, расслабленное, неделя закончилась, я радовался: вот мы, восемь тщательно отобранных студентов-писателей, сидим за одним столом с Рагнаром Ховланном, о котором в студенческой среде, по крайней мере в Бергене, слагают легенды, и с Юном Фоссе, одним из ведущих писателей-постмодернистов Норвегии, о творчестве которого положительно отзываются даже в Швеции. Наедине я с ними еще не общался, но сейчас Ховланн сидел рядом со мной, и когда принесли пиво, я сделал большой глоток и решил не упускать шанс.
– Слышал, вам Cramps нравятся, – начал я.
– Ого? – откликнулся он. – И кто же это распускает такую зловредную клевету?
– Один приятель сказал. Это правда? Вы любите музыку?
– Люблю, да, – сказал он, – и Cramps люблю. Так что все верно, передавай приятелю привет и скажи, что он прав. – Он улыбнулся, не глядя мне в глаза. – А какие еще группы мне нравятся, он не сказал?
– Нет, только про Cramps.
– А самому тебе Cramps как?
– Ну-у, неплохо, – сказал я, – но я сейчас в основном Prefab Sprout слушаю. Вы слышали их последний альбом – «From Langley Park to Memphis»?
– Разумеется, но я все равно больше всего люблю Стива Маккуина.
Тут к нему через стол обратилась Бьорг, и Ховланн вежливо склонился к ней. Рядом с Бьорг сидел Юн Фоссе – он разговаривал с Кнутом. Его тексты мы разбирали последними, и Кнута до сих пор переполняли впечатления, это я видел. Он писал стихи, удивительно короткие, часто в одну или две строчки, а некоторые вообще из двух составленных вместе слов. Смысла их я не понимал, но в них чувствовалось нечто жесткое, чего не ждешь от человека, который мирно болтает и смеется, настолько же дружелюбного, насколько коротки его стихи. Причем он оказался разговорчивым. Так что дело было не в личных качествах.
Я поставил пустой бокал на стол, мне хотелось заказать еще пива, но позвать официанта я не осмеливался, поэтому решил подождать, пока кто-нибудь еще не сделает заказ.
Рядом со мной сидели Петра и Труде. Они болтали, словно закадычные подружки. Петра внезапно сделалась общительной, а с Труде слетела напряженная сосредоточенность, и в ней проявилось что-то девчоночье, как будто она сбросила с плеч некий груз.
Я не то чтобы хорошо знал хоть кого-нибудь из них, однако достаточно на них насмотрелся, чтобы представлять себе их характеры, – и хотя с текстами они никак не соотносились, кроме разве что у Бьорг и Эльсе Карин, чьи тексты походили на них самих, у меня сложилось определенное мнение обо всех. Кроме Петры. Она оставалась загадкой. Иногда она подолгу сидела совершенно неподвижно, глядя в столешницу и не обращая ни на кого внимания; мне в такие минуты казалось, будто она чем-то мучается: она не двигалась, буравя глазами одну точку, но от нее веяло враждебностью. Мне чудилось, что ее что-то гнетет. Если она смотрела на меня, то всегда с насмешливой улыбочкой. Реплики ее тоже были насмешливыми, а порой и безжалостными, хоть и точными, но с перебором. Но когда ее что-то увлекало по-настоящему, насмешка исчезала, и порой она смеялась, искренне, почти по-детски, и глаза ее вместо свирепого блеска излучали сияние. Тексты у нее были под стать ей, мне так казалось, когда она их зачитывала, такие же угловатые и колючие, временами неуклюжие и неизящные, но всегда хлесткие и сильные, почти всегда ироничные, но не лишенные страсти.
Труде встала и скрылась в зале. Петра повернулась ко мне.
– А почему ты меня не спрашиваешь, какие мне группы нравятся? – Она улыбалась, но смотрела на меня мрачно и испытующе.
– Давай спрошу, – согласился я. – Какие группы тебе нравятся?
– Ты что, правда думаешь, меня волнуют эти детсадовские штуки? – бросила она.
– Откуда мне знать? – парировал я.
– А что, похоже?
– Вообще-то да, – сказал я. – Ты в косухе ходишь, и вообще.
Она рассмеялась.
– Если убрать тупые имена, клише и незнание психологии, тексты у тебя очень хорошие, – сказала она.
– Но тогда ничего и не останется, – ответил я.
– Останется, – возразила она, – ты не особо слушай, что другие говорят. Это всего лишь слова, они ничего не значат. Глянь на этих двоих. – Она кивнула на преподавателей. – Купаются в нашем восхищении. Посмотри на Юна. И посмотри, как Кнут на него уставился.
– Во-первых, я особо и не слушаю. Во-вторых, Юн Фоссе хороший писатель.
– Да ладно? Ты что, читал его?
– Чуть-чуть. В
