О добролюбовской статье. Она была посвящена роману Тургенева «Накануне» и называлась «Когда же придет настоящий день?»[92]. Панаева справедливо пишет, что корректуру этой статьи цензор Бекетов собственноручно повез Тургеневу. Зачем? Панаева объясняет: «из желания услужить». Сам Бекетов в записке Добролюбову от 19 февраля 1860-го года пишет об «опасности» статьи: «Напечатать так, как она вылилась из-под вашего пера…значит обратить внимание на бесподобного Ивана Сергеевича, да и не поздоровилось бы и другим».

Таким образом, первым SOS прокричал цензор[93], опасаясь за политические последствия этой публикации для Тургенева и журнала. Статья Добролюбова, даже переработанная, даже в своей новой редакции, оставалась пропагандистской; в подтексте она содержала призыв к революционному деянию. День революции — вот что такое в добролюбовском иносказании «настоящий день». Тургенев воспротивился такому произвольно расширительному толкованию своего романа, и, как кажется, — вслед за цензором — испугался «неприятностей», уже однажды им испытанных.

Вовсе не желание «лишить Добролюбова возможности сотрудничать в «Современнике» (версия Панаевой) владело Тургеневым. В сущности этот эпизод был «последней каплей» в его дружеских отношениях с Некрасовым. Дело исподволь шло к разрыву. Ведь не случайно роман «Накануне» был опубликован не в «Современнике», где обычно печатались вещи Тургенева, а в катковском «Русском вестнике». Давний тургеневский друг Герцен уже напечатал в своем «Колоколе» статью «Very dangerous!!!» (1858), направленную против «Современника» и «свистунов»-демократов[94]. Тот же Герцен уже высказал Тургеневу свое мнение о «нечестности» Некрасова в связи с «огаревским делом». Тургенев, чья убедительная просьба не печатать добролюбовской статьи удовлетворена не была, имел прямую возможность порвать с журналом и с Некрасовым. Что он, при всей своей вошедшей в поговорку мягкости, и сделал[95].

За драматичными сценами ухода Тургенева из «Современника» следует у Панаевой лиричекое отступление о привязанности Некрасова к Тургеневу.

Причем Тургенев изъясняет свою дружбу к Некрасову примерно так, как Гонерилья и Регана свою беспредельную любовь к отцу, королю Лиру, — лицемерно и со странными преувеличениями:

«Мне кажется, если бы ты вдруг сделался ярым крепостником, то и тогда бы наша дружба не могла бы пострадать».

Что ж, дружба была. Тема эта отдельная. Некрасов, будучи на три года младше Тургенева, любил его как старший брат или даже как старая «мамка».

Чего стоят такие слова из письма 1857-го года: «Будь весел, голубчик. Глажу тебя по седой головке. Без тебя, брат, как-то хуже живется».

В конце своего «романа о Тургеневе» Панаева сообщает, как Тургенев «отплатил» Некрасову за его дружеские чувства — пустил слух о присвоении Некрасовым денег Огарева. Обвинение облыжное — к сложному и запутанному делу об «огаревском наследстве» Тургенев не имел прямого касательства[96]. Еще до его ссоры с Некрасовым, а именно в 1859-м году, было вынесено судебное решение о взыскании с А. Я. Панаевой и ее однодельца Н. С. Шаншиева денег… «ими ранее с Огарева взысканные и присвоенные».

За спиной Панавой, как считали многие — в том числе Герцен, — стоял Некрасов. Именно он, дабы спасти А. Я. от долговой тюрьмы, выплатил «украденные» деньги Огареву. Так что дело вышло на поверхность и получило огласку вовсе не из-за Тургенева.

Проще всего для ответа на этот вопрос процитировать Чуковского: «…цель у нее благородная: вознести и восславить Некрасова, — который был так тяжко перед ней виноват, — и посрамить, и обличить его врагов».

Но вот вопрос: был ли Тургенев врагом для Некрасова?

Даже когда Тургенев рассорился с «Современником» и ушел «хлопнув дверью», Некрасов продолжал надеяться на его возвращение и в журнал, и в свою жизнь. Был он для Некрасова самым близ-ким человеком, с очень схожей судьбой[97]. Известен факт: вдогонку уехавшему не простившись Тургеневу Некрасов написал письмо, где слышно прямо-таки моление: «…желание услышать от тебя слово, писать к тебе у меня наконец дошло до тоски». Если Тургенев предпринял несколько не вполне лояльных по отношению к Некрасову шагов (например, в 1869 году привел в своих воспоминаниях о Белинском отрывки из писем критика с нелицеприятной оценкой Некрасова), то последний до конца дней не сказал о Тургеневе худого слова. И если исходить из мысли, что Панаева «в своих мемуарах бранит того, кого бранил бы Некрасов…» (Чуковский), то Тургенев не подпадает под эту категорию. Некрасов бы его не бранил.

Мне вообще не кажется справедливым утверждение Чуковского, что книга Панаевой «как бы продиктована» Некрасовым», как и то, что была Авдотья Яковлевна «элементарной, обывательски-незамысловатой женщиной», разливательницей чая… Нет и нет. Панаева не домохозяйка, отнюдь; и сама себя она понимала иначе; она спорит с Тургеневым, дружит с Белинским и с Добролюбовым. Чернышевкий посвящает ей собрание сочинений Добролюбова. Она автор многочисленных повестей, напечатанных в лучшем тогдашнем журнале. Нет, у Панаевой совсем не некрасовский, а свой собственный взгляд и на людей, и на вещи, взгляд едкий и острый, о ней вполне можно сказать пушкинскими словами, обращенными к Смирновой-Россет: «И шутки злости самой черной писала прямо набело». Писала — и никто ей был не указ[98].

На дворе стоял 1889-й год, Тургенев шесть лет как покоился на Волковой кладбище в соседстве с Белинским, — признанный классик, светлая, высоконравственная личность. И тут она со своими мемуарами — словно за что-то мстила, словно чем-то ей лично он досадил. И вот тут приходит в голову мысль: а как сам Тургенев относился к Панаевой? Оставил ли он какие-нибудь отзывы о ней?